День револьвера - Андрей Уланов

— Зачем? Я не умею с ним обращаться.

— Напомни, чтобы я дал тебе несколько уроков, — прошептал я, — и… ты хоть что-нибудь видишь?

Лично я после эльфийского светильника с трудом различал луну в небесах да полдюжины самых ярких звезд.

— То же, что и днем. — Кажется, это была ирония, хотя уверенности я не испытывал — китайская логика пока что была для меня загадкой почище гоблинской.

— Можно поподробнее?

— Песок. Кактусы. Яма, — вытянув руку, Лисса указала в темноту справа от нас. — Большая.

— А где Малкольм?

— Возвращается к нам. И несет, — Лисса чуть наклонила голову, вглядываясь во тьму, и уже менее уверенно закончила, — ногу.

— Ногу?! Чью?

В этот миг демон вступил в полосу света из пещеры, и я получил возможность самостоятельно разглядеть его добычу. Ростом примерно с меня, толщиной примерно с Толстяка, узловатое, как старый корень, и заканчивающееся футовыми когтями…

— Это НОГА?!

— Скорее, лапа, — ответил Малкольм. — Когда есть возможность, я стараюсь выбрать кусок пожирнее, но после старого Хрюндинга это удается нечасто. А сегодня он, похоже, был особенно раздражен.

— Пожирнее… — повторил я. Где-то внизу, в районе желудка, у меня начало возникать жутковатое подозрение… плавно переходящее в тошноту.

— Впрочем, — продолжил демон, — это бедро тоже выглядит неплохо. Жестковато, но если как следует проварить в святой воде…

Оглянувшись на Лиссу, я увидел, что китаянка цветом лица сейчас вполне может сойти за белую женщину — и медленно, старательно зажав рот, побрел за ближайший кактус. Конечно, за ним вполне мог прятаться брат-близнец пришибленного монстра — но это сейчас меня волновало меньше всего.

* * *

— Главная проблема Зла, — заявил гоблин, — заключена в том, что Зло никак не может понять, насколько подлым и коварным иной раз бывает Добро.

Воображение живо нарисовало мне картинку, как подлое и коварное Добро на цыпочках крадется к ничего не подозревающему Злу, затем прыгает, с радостным воплем всаживает ему нож в спину, валит на землю и остервенело пинает ногами.

— И вчерашняя ночь в этом отношении показательна. Заманить в ловушку и навалиться многократно превосходящими силами — это типично для вашего так называемого Добра.

— Странно, — пробормотал я, — думал, это любимая тактика гоблинов.

— Эй-парень, а ты не думал, у кого мы её позаимствовали?

— Хватит! — судя по повышенному тону и рывкам юбки в районе хвоста, на вторые сутки знакомства Лисса начала разделять мое отношение к Толстяку. — Перестань бредить о вещах, которые стократ выше твоего убогого понимания. Почитай проповедь Будде!

— Да неужели? А ты, значит, вообразила, что знаешь больше?

— Воображать мне не требуется, — холодно произнесла китаянка. — Хватит и того, что я повидала.

— Эт-та, намекаешь, что тебе вчера триста лет исполнилось?

В ответ Лисса начала произносить длинную — очень длинную — фразу на каком-то не встречавшемся мне доселе языке. Судя по редкости глухих согласных, это был не гоблинский, однако походило на то, что гобл его прекрасно понимал — а значит, это был и не китайский. Ну а из экспрессивности речи, а также живейшему интересу Толстяка явно следовало, что все произносимое девушкой являлось отборнейшими ругательствами. Послушав минуты три, я сдался и прибавил шаг, пытаясь одновременно насвистывать старую походную песню техасских пионеров: «We go out at dawn, from the desert blows wind…».

— Эй-парень, а ты-то что думаешь об этом?

— О чем «этом»?

— Ну, Добро, Зло и всякая такая прочая, как вы, люди, говорите, философия.

— А-а… — Я на миг задумался. Да, пожалуй, так будет лучше всего. — У меня очень простая философия. Видишь этот «винчестер»? — Для вящей наглядности я перекинул карабин с левого плеча на правое.

— Ну, вижу.

— Так вот, он запросто может быть и Добром, и Злом. Весь вопрос — по какую сторону ствола находишься ты сам. Так что давай, шевели копытами… проводник.

Чертова сковорода в небе уже почти добралась до зенита — и жарила вовсю. Наверное, тут бы и ангелы на облаках вспотели… впрочем, в раскаленной синеве не было и намёка на облако. Интересно, вяло подумал я, тут сезон дождей бывает? Чего бы я сейчас не отдал за хороший ливень. Смыть пыль и пот, а главное — пить, пить, пить…

Хотя, если даже тут и бывает «мокрый» сезон, можно держать пари — это нечто столь же пакостное, как и теперешняя жара. Пара недель непрерывного капанья с небес, когда кажется, что сам воздух можно разливать по бочкам. А вокруг, на земле — где не лужа, там грязь.

Ничего. Уже сегодня мы сможем заночевать на равнине. А потом и вовсе перейти на ночные марши, пережидая полуденный зной где-нибудь в тенистой прохладе… если, конечно, сумеем её отыскать.

До приезда в Приграничье я искренне полагал, что Запретные Земли кишмя кишат жуткими монстрами, которых на каждый тамошний дюйм приходится малость побольше, чем ангелов — на кончик иглы. В эту легенду свято верит подавляющее большинство людей в стране, да и за ее пределами, наверно, тоже. Здесь же мою веру развеяли в прах за неполные десять минут и два стаканчика виски.

Все дело в давлении. Магодемо-чего-то-там — я не запомнил словечко, которым щегольнул мой просветитель. И в Дикой Магии. Когда первые поселенцы сошли с «Майского цветка», вся Америка была землей Дикой Магии, ну и местных божков. Люди привезли через океан своего Всевышнего, и свою магию — одобренную церковью или не очень. Но это в любом случае была жестко струк-ту-ри-ро-ван-ная — это слово я запомнил — магия Старого Света, загнанная в клетки пентаграмм еще жрецами Рима.

Люди двинулись от берега в глубь материка, шаг за шагом оттесняя племена зеленошкурых, а заодно — чужую магию и чужих богов.

Уходили не все — это знал даже я. В моем родном графстве был один лесок, в который не стоило соваться с огнем или топором. Лесного духа звали О-оми, добавляя, что когда-то давно он был верховным божеством местных троллей. Но все же большинство уходило вместе со своими почитателями — в земли, где жили другие племена, которые совсем не были рады новым соседям.

Это как сгребать снег на Аляске, говорил тот парень. Поначалу идет легко, но рано или поздно ты упрешься в снежный вал. Так вот, наше долбаное Пограничье как раз и есть такой вал. Сотня миль, где человеку, в общем-то, совсем не место — а он, зараза, все равно лезет настырнее любого таракана.

— …накормил нас этой… дрянью, — донесся до меня обрывок фразы. — Не могу поверить.

— Мясо как мясо, жрать можно, — возразил гоблин. — И потом, сестренка, выбор у нас был не так чтобы очень. В этой стороне отсидеться можно либо у Безумного Проповедника, либо у Гарри-Мексиканца, но Гарри еще более чокнутый.