День револьвера - Андрей Уланов

— Г-господи Исусе! — прохрипел я, пытаясь левой рукой нащупать крестик на шее, а правой — рукоятку револьвера. — Спаси и сохрани!

Крестика не было, под пальцами скользила пустая цепочка — и такой же пустой была кобура.

— С-сгинь!

Демон, конечно же, и не подумал выполнять это пожелание. Вместо этого повернулся к стоявшему рядом гоблину и укоризненно качнул головой.

— Опять не предостерег ты впервые идущих ко мне.

— Не ушпель, — Толстяк потер шею. — Как раж хотель сказать… но не ушпель.

Я наконец-то нащупал крестик — на затылке. Собственно, когда лежишь на спине, да еще с наклоном в сторону головы, там и стоит искать всякие шейные побрякушки.

Заодно я нащупал там еще кое-что. Большую шишку.

— Твой револьвер у меня, — сказала Лисса, протягивая упомянутый предмет рукояткой вперед. — Извини, но другого выхода не было.

— Можно было попросить, — буркнул я, садясь. — Вежливо. Иногда это помогает.

— Не в этот раз. Ты бы сломал ему шею раньше, чем я дошла до середины: «Мистер Кейн, пожалуйста, будьте любезны разжать пальцы…»

— Он и так меня ешва не прижушил.

Возможно, мы все об этом еще пожалеем, подумал я, но произнести вслух в присутствии человека… то есть, существа в сутане — не рискнул.

— Насколько ведом твой характер мне, — сказал Малкольм, — полагаю, не столь уж виноват юноша сей.

— Виноват? Да меня бы любой суд оправдал!

— Кроме людских судов, есть и иные, — возразил Малкольм. — Взять для примера совесть — стократ жестче людских бывают приговоры её.

Я промолчал, но, видимо, и молчание мое достаточно красноречиво заявило — мистер Совесть Кейна Ханко единогласно голосует за повешенье гоблина по имени Толстяк на первом же подходящем кактусе.

— Сейчас вы иначе можете думать. Но с возрастом, — прервавшись, Малкольм нагнулся, зачерпнул горсть песка и принялся медленно высыпать его обратно на землю, — люди меняются. Так было, есть и будет. Поверьте, юноша, поверьте тому, кто видел больше людских судеб, чем песчинок в этом бархане. Я знаю, о чем говорю.

— Так вы действительно демон?

— Доподлинный.

— И-и… давно вы проповедуете?

— На этот вопрос сложно дать ответ, — демон развел руки. — Время для меня мало что значит. Не слежу я за его течением столь же пристально, как вы, смертные. Одиннадцать веков, может, больше…

— Сколько-сколько?!

— Проклятую уйму лет, вот сколько, — вмешался гоблин. — И, между прочим, это единственный настоящий Малкольм[5]во всем свете.

— В самом деле?

— Считать себя таковым — в грех гордыни значило бы впасть, — усмехнулся демон. — Кто, кроме Всевышнего и самого святого, знает, сколько бессмертных его Слово на путь истинный направило? Одних только эльфов среди учеников его видел я не меньше пяти.

Лично я не помнил в списках святых подвижников ни одного длинноухого. Что, впрочем, ни о чем не говорило, поскольку об обращенных в святую веру демонах я до сегодняшнего дня тоже не слыхал. «Был повержен в прах», «ослеплен светом и бежал», «сгинул» и так далее — подобные случаи в житиях святых попадались буквально через страницу. Но вот чтобы заставить перейти на свою сторону… как вообще это можно проделать с созданием, не имеющим души?

— И все это время вы живете среди гоблинов? — спросила Лисса.

— Лишь в некотором роде, — ответил Малкольм. — Начинал свой путь во славу Господа я в стране скоттов…

— Скотов?

— Скоттов, что Шотландией ныне зовется. И сказать я должен, — демон оглянулся на Толстяка с улыбкой из числа тех, что принято именовать «отеческими», — населявшие земли те в прежние времена на здешних язычников весьма походили.

— Это у тебя просто в башке все перепуталось! — заявил гоблин. — Чтобы какие-то людишки с нами, гоблинами… да даже с этими тупарями-орками… не, ни в жисть не поверю. Да что там — ты вот уже вторую дюжину лет сидишь в этой скале. И как, хоть одного зеленошкурого перекрестил?!

— Обычное дело, — ничуть не смутившись, ответил демон. — Первую сотню лет на месте новом всегда туго идет.

— Кейн, ты где?

— Здесь, — пробормотал я в ответ. Не очень информативно, зато правдиво.

Я задержался у входа в пещеру. Проповедник разрешил нам остаться на ночлег — как и обещал Толстяк. Что ж, повезло — и нам, и ему, потому что при другом раскладе я точно придушил бы одну лживую зеленошкурую скотину еще до захода солнца.

Сейчас же я застрял на пороге, хотя ноги буквально вопили: упади куда-нибудь и сними, наконец, сапоги, болван ты эдакий! Но я продолжал стоять, будучи не в силах оторвать взгляд от следов когтей. Похожие метки оставляет на древесных стволах гризли, но эти «царапины» были заметно длинней и глубже, чем у любого медведя. А главное — они были сделаны на камне, причем не похожем на окружающую его скалу. Коричневый, со светлыми прожилками… гранит, вспомнил я, один из самых твердых камней. Мистер Уиткинс ругался каждый раз, когда кто-то заказывал надгробья из него. «Вдвое больше денег за впятеро больше работы», так он его называл.

— Они приходят раз в неделю или две.

Я поспешно шагнул в сторону — Малкольм нес каменную скамейку, и хотя держал он её одной рукой, без видимых усилий, я вполне отчетливо представлял себе как вес, так и последствия падения этой доисторической мебели на что-нибудь вроде ступни. Однако демон остался стоять.

— Они?

— Темные твари. Порождения Дикой Магии по большей части, но есть среди них и те, кто приходит из Нижних Миров. В Запретных Землях граница тоньше, чем в прочих местах, хотя и здесь преодолеть её под силу лишь мелким сущностям.

— А-а-а… насколько мелким? — спросил я, приглядываясь к «царапинам».

— Говоря «мелкие», я подразумевал не размер, но величину. Разница между этими понятиями… — демон сделал паузу, пытаясь то ли припомнить, то ли придумать, в чем же заключена эта разница. И как объяснить её тупому смертному на понятном для того языке, — в энергетическом уровне.

— Понятно, — соврал я.

— Для большей наглядности можно сравнить их с грызунами, — сказал Малкольм. — Или насекомыми. Мелюзга, ютящаяся в щелях стены… которую не в силах преодолеть высшие.

— И Хвала Господу!

Некоторые следы когтей имели оплавленные края, словно бы их прочерчивали раскаленной добела сталью. Камень был покрыт сетью мелких трещин и частично выкрошился, оказавшись не в силах выдержать удар чудовищной силы.