ProМетро - Олег Овчинников

Тут-то я ему, слово за слово, воблой по столу, кружка об кружку, все и рассказал. И про медальки, и про подвиги трудовые, все как есть. Даже всплакнул под конец: меня всегда после четвертой слеза прошибает. «Жалко, – говорю, – ведь тридцать лет, почитай, под землей, света белого не видел, а теперь что? Награды эти? Пенсия копеешная? А обидней всего, что рассказать никому нельзя, я ж подписку давал пожизненную. Вот тебе, – говорю, – первому рассказываю. Другой кто, может, и не поверил бы, а по тебе сразу видно: человек с понятием». А слезы из глаз так и льются! Даже пиво от них вроде как светлее сделалось. Тут он ко мне пододвинулся, за плечо приобнял и говорит ласково: «Не надо плакать, дедушка! Все сокровища мира не стоят слезы одного пенсионера. Не пропадет, так сказать, ваш скорбный труд. Узнают люди о ваших подвигах, я про вас в газете своей пропечатаю!». И так мне легко от этих слов сделалось… Э-эх! Я платок из кармана достал, высморкался, спрашиваю: «Так ты что, выходит, репортер, или как?» Смотрю… а его уже и нет нигде. Кружка стоит недопитая, под ней – полста рублей, рыбок почти целых пять штук еще, а самого не видать. Ну, думаю, отлучился человек, может, приспичило чего. Не пропадать же добру. Взял еще кружечку, выпиваю дальше, на широкую ногу: пол-литра пива на пять рыбок. И вдруг смотрю, а рыбки-то все без хвостов! И не то чтобы отломаны они или отрезаны, а вроде как откусаны…

На этом Петрович закончил свой рассказ.

Если в начале повествования у меня еще оставались сомнения по поводу идентичности В. Игнатова, встреченного мною в этом самом вагоне, и В. Игнатова из пивной, то к концу его они развеялись совершенно, как флаги союзных республик на новом русском гербе. О тождестве персонажей говорила, например, знакомая мне манера неожиданно начинать разговор с сомнительной философской гипотезы и так же неожиданно исчезать по окончании оного. Стилистика игнатовской речи, правда, безбожно хромала, но это, скорее, благодаря лингвистическим изыскам рассказчика.

– Значит… – Женя Ларин не спеша устанавливал последнюю точку над «i». – Ты говоришь, Петрович, что…

– Да что ты мне Петрович да Петрович! – не выдержал пенсионер. – Я, между прочим, тебе в деды гожусь, а ты мне – Петрович! Петр я… – Он на секунду задумался. – Алексеевич. Так и зови! Сам-то ты кто?

– Чтобы не нарушать традиций, я – Евгенич, – представился Ларин. – Можно просто Женич.

– Палыч! – сказал я, протягивая пенсионеру руку.

– А я – Игорек, – простодушно добавил наш младший попутчик.

– Уже лучше, – пенсионер постепенно оттаивал. – Насчет Петра Алексеевича я, конечно, погорячился. Лучше Петрович: привычнее.

– Идет. – Ларин кивнул. – Так ты… Или вы? – Петрович недовольно поморщился. – Хорошо… Так ты, Петрович, говоришь, что мы на этой колымаге можем «дошкандыбать» – я не ошибся в терминологии? – до Австралии? Или нет?

– Не-а, – ответил Петрович. – Понял правильно, но не можем. Смогли бы, наверное, если б эти балбесы наверху, – он свирепо погрозил кулаком потухшей лампочке, – догадались рыть в обход ядра. Так ведь нет! Спускают нам резолюцию: вести тоннель насквозь. Скорость им, видите ли, важна. Пятилетку, накх, за четыре смены! А что скажешь? Спорить с ними бесполезно, да и не услышат все равно. Стали рыть через ядро. А как температура до двух тысяч поднялась, так все и кончилось. Техника не выдерживает, ломается, накх! Скафы никакие не выдерживают, плавятся просто. Напарник мой, Санек тот самый, – Петрович любовно провел ладонью по газетной странице, – через это и смерть свою нашел. Испытывал новую модель нитроскафа – двухслойного, с прослойкой из жидкого азота, чтоб не так жарко было.

– И что? – Ларин смотрел на Петровича, словно гаишник на просроченный техталон. Иначе говоря, зачарованно.

– Закипел быстрее чайника. Минуты за три. Я потом у него в тетрадке стих один нашел, настоящий. Все не помню, только четыре строчки. Сейчас… – Он собрался с мыслями и продекламировал:

«Смолкают нелепые споры,

когда наступает беда.

Ты знаешь, я мог двигать горы,

я только не знал – куда…».

Мы многозначительно помолчали, затем Петрович продолжил:

– Там еще одна строчка была: «Мы все умрем, ты раньше, я – гораздо…» Как будто знал… Даже хоронить особо нечего было. Вот тогда-то и решили наш проект прикрыть, накх. А вернее, оба проекта сразу. Поэтому Пик Коммунизма так и не стал высочайшей вершиной планеты, как планировалось. Почти километр не дотянули до Эвереста. – И он закручинился по новой.

– И все-таки я не верю! – Я решительно добавил ложку дегтя в общую бочку добродушного согласия.

– Во что это? – вскинулся Петрович.

– Да в эту вашу стройку века! Вот в то, что вы, Петр Алексеевич, – я сознательно соблюдал субординацию, – повстречали в пивной известного писателя Игнатова – верю. В то, что наговорили ему всякого, особенно после двух литров пива, тоже верю. Верю даже, что у Игнатова хватило доверчивости, чтобы поверить… – фраза получалась так себе, и я решительно ее оборвал: – вашей истории. А вот в ее правдивость – не верю. Ну, не может такого быть! Это противоречит всем законам природы. Может, вы Жюля Верна недавно перечитывали? «Из пушки – в Австралию»? А то похоже… Да и засекретить проект такого масштаба, так чтобы никто ничего не услышал и не увидел… – Я покачал головой, одновременно разводя руками.

– Зря вы так, юноша! – мягко высказал мне Евгений, в котором, судя по выражению лица, наконец слились воедино ипостаси: практикующего доктора и теоретизирующего преподавателя каких-то там точных наук. – Насчет нарушения законов природы. Земная наука никогда не отрицала возможность существования межконтинентальных тоннелей. Хотя и не подтверждала, признаю. Ибо, как гласит неравенство Коши-Буняковского…

– В канонической форме, – подсказал я.

Евгений одобрительно кивнул.

– Вот-вот. Оно гласит: «П» – поверхность Земли, «В» – ее же внутренность, а под ними – «Т» – тоннель, увязывающий их воедино. Знак умножения между «П» и «В» напоминает нам вид тоннеля, так сказать, анфас, а горизонтальная дробная черта – как бы в профиль.

– А где же неравенство?

– Погодите, не перебивайте… И все это, – Евгений совершил руками всеобъемлющий жест, – ни в коем случае не равно какой-нибудь константе! Потому что иначе тоннель существовал бы просто по определению, и рыть бы ничего не пришлось.

– И в остальном ты не прав, накх, – добавил Петрович, казалось, совсем не огорченный моим недоверием. – Даже насчет двух литров пива. Там литровые кружки были. Мельче несерьезно как-то… И потом, с чего ты взял, что о проекте никто не видел и не слышал? То есть про «слышал» не знаю, у нас под землей, сам понимаешь, радиоточки не было, но увидеть-то схему проекта может всякий. Кто глаза имеет и хотя бы раз в метро прокатился.

– Это как?

– Да вон же она, Спиральная! – Петрович вытянул правую руку указательным пальцем вперед, похожий на пожилого отца зовущей Родины-матери с плаката. «А ты! – читалось во взгляде старика. – Уже видел Спиральную? – И ниже, мелкими буквами: – накх!»