L - Лия Киргетова

Я, действительно, ее простила. В уютно обставленном номере отеля торжествовало сияющее летнее утро. Мы расстались. Я поцеловала Женьку в щеку и с облегчением повернулась на бок. И моментально заснула.

* * *

Пойду позавтракаю. Она отродясь не хотела есть по утрам, но путешествие в любой из европейских городов перезагружает иной алгоритм, да и не в номере же сидеть!

Здесь даже ключ в замочной скважине поворачивается тихо, деликатно…

«Расставание, расставаться, сверхъестественнейшая дичь», — размазать цветаевское по перилам рукой, втоптать в каменные ступеньки, подопнуть камушек на мостовой, слизнуть с ложки вместе с фантастической шапкой пены, возвышающейся над кофе… «Мой милый, что тебе я сделала?» Ох, у «милого» столько ответов было бы…

Совершенно никуда не хочется идти, ни к мраморным статуям, ни к живописи Позднего Возрождения…

Допустим, это — город лабиринт, я буду держаться правой стороны, просто идти и идти… «Как в расщелину ледяную в грудь, что так о тебя расшиблась».

Не вернусь никогда!

Жизнь, тем временем, болталась под ногами у поэзии, путалась, незамеченная, пока не рассыпалась в мелкое крошево на улочке с непрочитанным названием.

Клуб в третьем часу ночи был похож на сцену из «Матрицы», когда танцующие жители Зеона пульсировали единой массой, расслабленной, разноликой, кажущейся объединенной общей идеей удовольствия. Роль Морфиуса выполнял диджей-араб, молодой полубог, управляющий парой сотен людей одним движением руки. Я пришла в клуб с малознакомой компанией, разозлившись на себя за то, что которую неделю никуда не выхожу.

Такое ощущение, что внутренний выбор между «да» и «нет» относительно очень важных личных вещей я теперь совершала ежеминутно. И с каждым «нет», с каждым отдельным от Женьки действием, походом на любое мероприятие, мягким закрыванием телефона-книжки вместо ответа на ее звонок, я все больше теряла, все больше оставалась одна, и только возрастное приобретенное — мудрость — говорила мне, что, когда отрываешься от того, что стало родным — больно, что эта боль — мост, в данном случае — из одной жизни в другую, свою собственную.

Что эта самая своя жизнь приходит не сразу. Что и потерянность, и ощущение тотального одиночества — это тоже частично мост в свою жизнь, частично — обреченность навсегда. Мне никогда не будет интересно в клубах. Особенно в лесбийских. Мне никогда, наверное, не будет комфортно в больших незнакомых компаниях. И от понимания этого становилось очень грустно. Потому что для меня в таких развлечениях не было ни настоящего смысла, ни искреннего интереса. Когда все говорят наперебой, повышая голос, задевая руками плотно стоящие на столиках полупустые бокалы, когда музыка грохочет, заглушая и без того плохоразбираемые голоса, когда нет ни единой нити в общем разговоре, которая была бы близка, которая поднимала бы вопросы, интересующие меня по-настоящему.

И, когда эти вопросы не поднимаются в паре — это одно «хреново», а когда они не поднимаются везде — это «хреново» совсем иного свойства, второе — без претензий, оно разочаровывающе-освобождающее, а первое — разочаровывающе-порабощающее, с желанием изменить, доказать, донести то, что нельзя донести и изменить.

И это тоже временно, — убеждала я себя, стараясь сдержать зевок в третьем часу ночи, — и это тоже просто надо пережить. Я, как ребенок, которого перевели в новую школу в другом городе. И я понимаю, что через месяц-другой я буду знать все об одноклассниках и учителях. А пока нужно вникать пошагово… «-Тебя как зовут? — А тебя?» Дать списать или нет. Огрызнуться на замечание, или промолчать? Толкнуть слабого, чтобы хохочущий над ним сильный заметил, или защитить? Через месяц уже будет ясно, кто в поле воин, но пока все на ощупь, все как есть, а значит — более честно.

Как только ты собираешь все карты в колоду, заканчивая очередную игру, жизнь выхватывает из твоих рук эту тонкую пачку и начинает тасовать по своему усмотрению, ловко перемешивая, подкидывая веером, раскладывая пасьянсы на игровом столе, показывая замысловатые фокусы с отгадыванием «задуманной карты». И можно наблюдать за этим, вальяжно вытянув побаливающие легкой, не изнуряющей болью ноги, откинувшись назад в тяжелом кресле с деревянными подлокотниками, можно все-таки попытаться вспомнить о том, который час, в этом полутемном зале без времени, зафиксированном стрелками, с тяжелыми шторами на окнах, создающих иллюзию вечной ночи, вечной отдельной реальности, а можно выкурить тонкую сигарету, выпить малюсенькую чашку эспрессо, прикинуть кое-что и выдохнуть: «Сдавай!»

* * *

Я сидела в клубе и думала о том, что хочется в абстрактное «домой», в родное, в свое. Как будто едешь ты по гладенькой, идеально заасфальтированной дорожке на мотоцикле, модном таком, с металлическими набалдашниками, едешь… Вдруг видишь — продают лисапед, новенький, спортивный, за треть цены, потому что наверняка какому-то запойному бедолаге срочно нужны деньги. Ну, покупаешь лисапед, ну никак невозможно было проехать мимо такого чуда, а с ним неудобно, к мотику не привяжешь… Ты оставляешь его, глубоко вздохнув, на маленькой автостояночке, с нижайшей просьбой к пожилому сторожу «последить за ним, пока я тут… ммммм… коротенько, минут на сорок»…

Катишься себе колобком по долинам и по взгорьям, идеальный асфальтик, тем временем, остается неприятно режущим воспоминанием, кочки выше, солнышко припекает, внезапно — треск, хруст, шины проколоты, а до ближайшего населенного пункта пилить и пилить. Ну и пилишь себе. Лисапедец приобретает в воспаленном воображении изумрудный ореол, брильянтовую окантовку зеркальца на руле, и становится мечтой-сожалением, а стоянка на заднем дворе крупного торгового центра — землей обетованной.

Ну, пилишь дальше, идут километры, сотни, тысячи километров, ножки привыкают к твердой почве, ты, между делом, бросаешь курить, приобретаешь здоровый цвет лица, проезжающие попутки с удовольствием подбрасывают тебя до следующего пункта назначения, у тебя много новых друзей в городах и весях, ты мнишь себя одиноким пилигримом, бродягой-романтиком, и ветер по ночам поет тебе о вечном, и красивые женщины вздыхают о тебе в покинутых городах.

Наступает осень, потом зима. К счастью, тебе всегда есть где переночевать, у тебя всегда есть, чем перекусить, ты выигрываешь в казино кабриолет и уматываешь к чертовой матери в теплые края. Но сколь веревочка не вейся, все равно совьешься в плеть, и ты возвращаешься по весне домой.

Умный, добрый, почти счастливый, взрослый и открытый. Тебе немножко хочется спать, и ты думаешь, что даже не жаль, что тебя никто не ждет. Последние открытки из родных мест закончились полгода назад, ты давно продал выигранный кабриолет, да он тебе уже и не нужен. Ты никуда не собираешься, период странствий сменился периодом корней. Практически около дома тебя окликает человек с неуловимо знакомым лицом:

— Неужели это вы? Ваш велосипед… Вы знаете, я его спрятал на зиму в свой гараж, ох, а он так скучал по вам, он звенел звоночком каждый вечер в одно и то же время в надежде, что вы услышите… Вот ключи от гаража, забирайте ваш лисапед. Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Мне это было несложно. Только возьмите его себе…