Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис

Я еще некоторое время помолчала. Я просто глаз не могла оторвать от этой вывески — аккуратных синих букв и фамилии. Моей фамилии. Разумеется, это просто совпадение, думала я, что же еще это может быть? Улыбнувшись Зози самой ослепительной своей улыбкой, я сказала:

— Просто очаровательно!

Она вздохнула.

— Вот и хорошо, а то, знаешь ли, я уже начала беспокоиться.

И она тоже улыбнулась мне и шагнула через порог, который то ли под волшебным воздействием солнечных лучей, то ли благодаря заново окрашенным стенам теперь, казалось, тоже светился, и оставила меня с вытянутой от удивления шеей любоваться новой вывеской, на которой аккуратными буковками было выведено:

«Шоколад Роше на Монмартре».

20 ноября, вторник

Итак, теперь мы с Жаном-Лу «официально» считаемся лучшими друзьями. Сюзанна сегодня в школу не пришла, так что я, к счастью, ее надутой физиономии не видела, зато Шанталь постаралась за них обеих, и уж у нее выражение лица весь день было хуже некуда. Она, правда, притворялась, будто в мою сторону и не смотрит, а все ее подружки только и делали, что пялили на нас глаза и перешептывались.

— Значит, ты теперь с ним гуляешь? — спросила у меня на химии Сандрин.

Раньше мне Сандрин даже, пожалуй, нравилась — пока она не спелась с Шанталь и компанией. От любопытства глаза у нее стали круглыми, как мраморные шарики, и по ее ауре я видела, как ужасно ей хочется все разузнать, и она все спрашивала:

— А вы уже целовались?

Если бы я действительно гналась за дешевой популярностью, то, наверное, сказала бы «да». Но мне эта популярность совершенно ни к чему.

Лучше уж считаться ненормальным, чем клоном. Да — и Жан-Лу, при всей его популярности у девчонок, почти такой же чудик, как и я, со всеми его фотографиями, книгами и камерами.

— Нет, мы просто друзья, — ответила я Сандрин.

Она подозрительно на меня посмотрела.

— Ну и не надо, и не рассказывай!

И она, надувшись, вновь подошла к Шанталь, а потом весь день только и делала, что шепталась с ней и хихикала, поглядывая на нас с Жаном-Лу, пока мы мирно беседовали обо всем на свете и время от времени фотографировали, как они на нас пялятся.

Я думаю, Сандрин, что самое подходящее слово для вашего поведения, это puerile.[37]Я же сказала тебе: мы с ним просто друзья, а Шанталь, Сюзи и ты, Сандрин, можете идти в задницу, потому что мы с Жаном-Лу оба совершенно замечательные!

Сегодня после школы мы с ним пошли на монмартрское кладбище. Это одно из моих самых любимых мест в Париже, и Жана-Лу, по его словам, тоже. Здесь столько замечательных крошечных домиков-склепов, и всяких памятников, и островерхих часовенок, и тощих обелисков! Здесь есть свои улицы и площади, свои тенистые аллеи и даже свой колумбарий.

Это целый город, и для него существует особое название — некрополь. Город мертвых. И, честное слово, многие усыпальницы вполне могли бы считаться домами: они стоят, выстроившись в ряд, с тщательно запертыми маленькими воротцами, с аккуратно разровненным гравием на дорожке, с цветочными ящиками на подоконниках. Чистенькие маленькие домики — точно в уютном мини-пригороде для мертвых. Эта мысль заставила меня вздрогнуть и одновременно рассмеяться, и Жан-Лу, оторвавшись от своей камеры, даже спросил, в чем дело.

— Да тут же просто жить можно! — сказала я. — Спальный мешок, подушка… костерок… немного еды. И сколько хочешь прячься себе на здоровье в одном из этих склепов. И никто ничего не узнает. И все двери заперты. И уж тут спать куда теплее, чем под мостом.

Он усмехнулся:

— А тебе разве приходилось под мостом спать?

Ну разумеется, приходилось — раза два, наверное, — но говорить ему об этом мне не хотелось.

— Нет, — сказала я, — но у меня хорошее воображение.

— И ты бы не боялась?

— А чего мне бояться?

— Ну, например, привидений…

Я только плечами пожала.

— Подумаешь, привидения!

Из узенького бокового прохода стремглав вылетела помойная кошка, но Жан-Лу все же успел ее сфотографировать. Кошка зашипела и помчалась дальше, петляя среди надгробий. Возможно, она заметила Пантуфля, подумала я: коты и собаки всегда почему-то моего Пантуфля побаиваются, словно понимают, что в действительности его тут быть не должно.

— Когда-нибудь я непременно увижу здесь привидение. Я потому и камеру всегда с собой беру.

Я посмотрела на него: глаза так и горят. Да, он действительно в это верит — он вообще человек неравнодушный, что мне в нем больше всего и нравится. Ненавижу равнодушных людей, тех, что идут по жизни, ни во что не веря.

— Ты что, правда не боишься привидений? — снова спросил Жан-Лу.

Ну, если бы ты их видел столько же раз, сколько их видела я, тебя бы они тоже перестали пугать — но и этого тоже я ему ни за что не скажу. У него же мать — ревностная католичка. Она верит в Святого Духа. И в экзорцизм. И в то, что вино во время причастия превращается в кровь — вот уж полная глупость, по-моему. И она каждую пятницу готовит рыбу. Да ладно, мне иногда кажется, что я сама привидение. Привидение, которое ходит, разговаривает, дышит…

— Мертвые никому ничего никогда не сделают. Именно поэтому они здесь и находятся. Именно поэтому эти дверки в усыпальницах изнутри не имеют ручек.

— А умирающие? — спросил он. — Разве тебе не бывает страшно, когда человек умирает?

Я пожала плечами.

— Бывает, наверное. Так ведь, по-моему, всем в такие минуты бывает страшно.

Он поддел ногой камешек.

— Но не все знают, как это — умирать, — произнес он.

Мне стало интересно.

— И на что же это похоже?

— На что похоже? — переспросил он и пожал плечами. — Ну, перед тобой действительно появляется этот коридор, залитый светом. И ты видишь всех своих друзей и родственников, и они тебя ждут. И все они улыбаются. А в самом конце коридора — очень яркий свет, очень-очень яркий и… священный, что ли; и этот свет как бы говорит с тобой, он говорит, что пока тебе нужно вернуться назад, к прежней жизни, и ни о чем не тревожиться, потому что однажды ты обязательно снова вернешься туда и пойдешь прямо к этому свету вместе со всеми твоими друзьями, и… — Он умолк. — В общем, именно так считает моя мама. Во всяком случае, я именно так рассказывал ей о том, что там видел.