Книга снобов, написанная одним из них - Уильям Теккерей

В душе я проклинал вовсе не обед, на этот раз обильный и довольно вкусный, — а убийственную скуку застольной беседы. О любезные мои братья, снобы из Сити, если мы любим друг друга не больше, чем наши провинциальные собратья, то, по крайней мере, доставляем друг другу больше удовольствия; если мы скучаем в одиночестве, то нас хотя бы не приглашают в гости за десять миль, чтобы мы скучали и там!

Хипсли, например, живут в десяти милях к югу от «Миртов и Лавров», а Хобаки — в десяти милях к северу; они магнаты в двух разных избирательных округах графства Мангельвурцельшир. Хипсли, старый баронет с обремененным долгами поместьем, не стесняется открыто выражать свое презрение к Хобаку, человеку в этих местах новому и очень богатому. Хобак, со своей стороны, относится свысока к генералу Саго, а тот считает семейство Понто немногим лучше нищих.

— Надеюсь, старая леди Бланш оставит что-нибудь своей крестнице, моей второй дочке, — говорит Понто, — мы все чуть не отравились, принимая старухино лекарство.

Леди Бланш и леди Роза Фицозноб имеют вкус — одна к медицине, а другая к литературе, и я склонен думать, что у первой, в тот день, когда я имел счастье с ней познакомиться, был обмотан вокруг тела мокрый компресс. Она лечит всех соседей в округе, коей служит украшением, и все лекарства пробует на себе самой. Она явилась в суд и всенародно свидетельствовала в пользу Сент-Джона Лонга; она свято верит в доктора Бахена; универсальное лекарство Гамбужа принимала без конца, а пилюли Парра — целыми коробками. Она у многих излечивала головные боли нюхательным порошком Скуинстона; носит в браслете портрет Ханемана, а в брошке — прядь волос Присница.[142] Она беседовала о своих собственных болезнях и о болезнях очередной жертвы с каждой из дам, начиная с самой хозяйки и кончая мисс Уирт, причем отводила каждую в уголок и там нашептывала им о бронхите, гепатите, пляске святого Вита, невралгии, цефалалгии и тому подобном. Я заметил, что бедная толстуха леди Хобак смертельно перепугалась, обсудив с ней состояние здоровья своей дочери, мисс Люси Хобак, а генеральша Саго вся пожелтела и третью рюмочку мадеры поставила на стол нетронутой, встретив предостерегающий взгляд леди Бланш.

Леди Роза беседовала о литературе, о книжном клубе в Гатлбери: она весьма начитана по части морских и сухопутных путешествий. Она проявила необыкновенный интерес к Борнео и выказала глубокие познания в истории Пенджаба и Мозамбика, что делает честь ее памяти. Генерал Саго, полнокровный старик, который сидел, погрузившись в непробудное молчание, при упоминании Пенджаба вдруг словно очнулся от летаргии и развлек общество описанием охоты на диких кабанов. Я заметил, что ее милость обращалась довольно презрительно со своим соседом, его преподобием Лайонелем Фасоль, молодым человеком духовного звания, за передвижениями которого вы можете проследить по душеспасительным брошюркам ценою в полкроны за сотню, которые дождем сыплются у него из карманов, куда бы он ни направился. Я видел, как он дал мисс Уирт целую охапку «Маленькой прачки на Патнейском лугу», а мисс Хобак дюжины две брошюрок «Мясо на лотке, или Спасение души юного мясника»; при посещении Гатлберийской тюрьмы я видел двух известных воров и бродяг, которые дожидались суда (коротая время игрой в криббедж) — им его преподобие хотел было подарить душеспасительную книжечку во время прогулки по Крекшинскому лугу; они же отняли у него кошелек, зонтик и батистовый носовой платок, а душеспасительные книжонки оставили ему, чтоб подарил кому-нибудь другому.

— Любезный мистер Сноб, почему же вы так долго гостили в «Миртах и Лаврах», — спросила меня одна молодая особа, аристократка из самого высшего общества (которой я свидетельствую свое почтение), — если там все насквозь пропитано снобизмом, если свинина вам надоела, а баранина пришлась не по вкусу, если миссис Понто оказалась хвастуньей и притворщицей, а мисс Уирт изводила вас своей ужасной игрой на фортепианах?

— Ах, мисс, что за вопрос? Разве вы никогда не слышали о доблестных британских воинах, берущих приступом батареи, о докторах, проводящих ночи в чумных лазаретах, и о других примерах самопожертвования? Как вы полагаете, чего ради английские джентльмены шли две с половиной мили к батареям Собраона, в то время как сто пятьдесят грохочущих пушек косили их сотнями, — уж, разумеется, не ради удовольствия. Что заставляет вашего почтенного батюшку после обеда покидать свой уютный дом и далеко за полночь корпеть в конторе над скучнейшими юридическими документами? Долг, сударыня, долг, который равно обязаны исполнять и военный, и юрист, и литератор. Люди нашей профессии во многих отношениях мученики. (Спросите сэра Эдварда Джорджа, графа Литтон Бульвер-Литтона, так ли это, а если не его, то любого другого прославленного сочинителя.)

Вы этому не верите? Ваши розовые губки недоверчиво кривятся — очень гадкое и неприятное выражение для молоденькой девушки. Ну что ж, не скрою, дело в том, что поскольку в моей квартире (дом № 24, Колодезный Двор, Темпл) шел ремонт, а у миссис Сламкин, моей уборщицы, нашлась возможность съездить в Дэрхем, навестить замужнюю дочку, которая недавно подарила ей обворожительного маленького внука, — то самое лучшее для меня было провести несколько недель на лоне природы. Да, но каким очаровательным показался мне Колодезный Двор, когда я вновь увидел хорошо знакомые колпаки на печных трубах! Cari luoghi! [143] О дым и копоть, привет вам, привет!

Но если вы полагаете, сударыня, будто в предшествующем этим строкам рассказе о семействе Понто нет морали, то вы жесточайшим образом заблуждаетесь. Именно в этой самой главе у нас и будет мораль — да ведь и все наши очерки не что иное, как мораль, ибо в них объясняется, какое это безумие быть снобом.

Вы заметите, что в провинциальной Снобографии для публичного обозрения был выставлен преимущественно мой бедный друг Понто, — а почему? Потому что мы не были ни в чьем другом доме? Потому что в других домах нас не приглашали к семейному столу? Нет, нет, сэр Джон Хобак из поместья «Колючая Изгородь», сэр Джон Хипсли из «Шиповника» не закрывали перед нами своих гостеприимных ворот; об индийском супе генерала Саго я могу судить по личному опыту. А обе пожилые леди из Гатлбери — разве их вы не считаете ни во что? Неужели вы думаете, что там не встретили бы с радостью симпатичного, веселого, молодого человека, которого мы из скромности не назовем? Разве вы не знаете, что провинциалы всякому будут только рады?

Но эти почтенные особы не входят в план настоящей работы и не играют важной роли в нашей драме из жизни снобов, совершенно так же, как на театре короли и императоры и вполовину не так важны, как многие скромные люди. Венецианский дож, например, стушевывается перед Отелло, который всего-навсего мавр, а французский король — перед Фальконбриджем[144], дворянином не бог весть какого знатного происхождения. Так же обстоит дело и с названными выше благородными персонажами. Я отлично помню, что кларет у Хобака был далеко не так хорош, как у Хипсли; напротив того, вино «Белый Эрмитаж» у Хобака было выше всяких похвал (кстати сказать, дворецкий каждый раз наливал мне всего полбокала). И разговоры я тоже помню. Ох, сударыня, до чего же они были глупые! О вспашке подпочвы; о фазанах и браконьерах; о склоке из-за кандидата от графства на ближайших выборах; о том, что граф Мангельвурцельширский не ладит со своим родичем и ставленником, достопочтенным Мармадюком Томнодди; все это я мог бы записать, если б намеревался разгласить тайны частной жизни; мог бы, конечно, записать и разговоры о погоде, о большой охоте, куда съезжалось все графство, о новых удобрениях и, разумеется, о яствах и питиях.