Леопард на солнце - Лаура Рестрепо

Мани поднимает фонарь, направляя свет сквозь помещение на высокую каменную ограду, защищающую ранчо с тыла – на ней бородатые мастера граффити изобразили и другие черепа, с кинжалами в зубах, а также и другие лозунги: «Сапоги почистишь – руки выпачкаешь». «Поезжай в дальние страны, познакомься с интересными людьми… и замочи их». Мани гасит фонарь.

– Что все это значит? – спрашивает он Фрепе, хотя и сам уже без труда догадался. – Лагерь Фернели?

Фрепе не отвечает, только пускает дым изо рта и ноздрей. Мани приступает снова:

– Ты держишь здесь этого человека, чтобы он обучал наемных убийц?

– Да никаких не убийц. Это группа самообороны, обученная для охраны поместий от нападений правительственных войск, и от партизан, и от угонщиков скота, и от воров… Да мало ли опасностей…

Мани знает, что он лжет, но помалкивает. Фрепе знает, что Мани знает, что он лжет, и берет на заметку молчание брата.

– Должно быть, Мани было на руку разделение обязанностей. То есть, я говорю, ему казалось недурно заниматься законными делами и торговлей, пока под сурдинку Фрепе, Фернели и их головорезы брали на себя все остальное.

– Но свара между Мани и Фрепе не была пустой выдумкой. Они сцепились не на шутку из-за контроля над семьей. У каждого был свой гонор и свое понятие о том, как делать дела. В те несколько недель после убийства Нарсисо в окружении Монсальве даже побаивались, как бы братья в итоге друг друга не прикончили. А потом уж все затухло.

– Может, потому что Мани понял, что упорство до добра не доведет. Факт, что при виде тайного лагеря Фернели он и слова не сказал.

– Не мог потому что… или не хотел. Кто его знает. Про этих людей никто ничего не знал наверняка.

Раздается гомон и каркающий хохот, точно приближается стая крепких воронов; все яснее слышатся выкрики, топот и пальба в воздух. Мани выглядывает наружу и видит, как они приближаются. С горы спускается банда пугал, в камуфляже, с разрисованными черным и зеленым лицами – помесь солдат, бандитов и бездельников: толкаясь и гогоча, они забавы ради притворно целятся друг другу в ноги.

Позади остальных, молчаливый, изнуренный, с пепельными белобрысыми волосами, примятыми беретом, красным, как его воспаленные глаза, спускается, волоча ноги, Хольман Фернели. Мани узнает его и спешит удалиться. Ему не о чем с ним говорить. Он садится верхом и трогается в противоположную сторону. Но едва он начинает спускаться по откосу, до него доносится гнусавый голос Фернели, его вызывающий оклик:

– Прощайте, хозяин!

* * *

– Мани и Фрепе были как два лица одного человека. Фрепе – черное лицо, а Мани – белое.

– Так и есть. Они уживались не лучше, чем вода с маслом, они боялись один другого, но зависели друг от друга, как сиамские близнецы. Как бы Мани ни старался находиться на солнце, тень его при нем оставалась.

– Фрепе. Фрепе был его дурной тенью.

* * *

Легкий и золотистый, словно омытый горним светом, Арканхель Барраган покоится на своем измятом ложе. Несколько раньше, утром, Немая, как всегда босая и наглухо укрытая своим траурным одеянием, приходила, чтобы подать ему завтрак и произвести процедуры для больной руки. Хотя уже прошло несколько месяцев и юноша поправился, ритуал повторяется без изменений день за днем, и она посвящает почти засохшему шраму столько же времени и заботы, сколько отдавала свежей ране.

День близится к середине, но Арканхель не хочет вставать, ослабев от ночных бдений в обществе Нандо и от жестокой внутренней борьбы, которую он ведет каждой утро с кощунственной любовью к своей тетке, Немой.

Его истощает столь сильная, столь преступная страсть к запретной женщине. Его нежная душа и тело подростка не в силах снести груз столь восхитительного и ужасного греха. В последнее время он много молится, дабы вымолить прощение. Он читает «Отче наш» и «Верую», раз за разом, но его молитвы всегда прерывает ее появление. Он крестится и благословляет ее соленый запах, и круп кобылицы, и возвышенности ее больших грудей, и звон ее тайных оков, и розовый цвет ее немого языка. Он умоляет всех святых, чтобы тетка взглянула на него, чтобы она приблизилась к нему, чтобы она приняла его. Господи, сделай так, чтобы она исполнила мои желания, желания не ребенка, но мужчины, чтобы она смилостивилась над моей душой, душой не мужчины, но ребенка. Чтобы я смог отомкнуть ее железный пояс, и войти в ее пещеру, и скрыться там навеки, аминь. И чтобы Господь простил меня, ибо не ведаю, что творю, и не покарал за столь низкое преступление, за столь великую радость.

* * *

Адвокат Мендес, в удобной спортивной одежде, выходит из такси перед зданиями нового кондоминиума в Порту. Стоит сияющее воскресное утро, сады заполнены цветущими весенними кустарниками всех расцветок, и теплый ветер качает гваяковые деревья, стряхивая с них ливень желтых лепестков.

– А что, адвокат, он был хорош собой?

– Нет, хорош собой он не был. Это был высокий, крупный, розоволицый мужчина, по натуре склонный покровительствовать. У него был низкий приятный голос и такой тип внешности, что он всегда выглядел свежо, точно только что из-под душа. Все это, вместе взятое, привлекало к нему доверие женщин.

Адвокат спрашивает у консьержки о сеньоре Алине Жерико, ему разрешают подняться, он входит в лифт высотного корпуса С и звонит у двери на восьмом этаже. Его приветствует Алина Жерико, во внешности которой произошли изменения: на ее пополневшем лице нет ни загара, ни макияжа, зато оно выглядит спокойным; волосы подстрижены короче, чем раньше, но стали более блестящими; беременность превратила 90-60-90 ее безупречных очертаний в равномерную округлость 90-90-90, а ее красивые ножки, лишенные обуви, заметно распухли.

– Как вам это нравится, адвокат? Не могу влезть ни в одни туфли.

Она ведет его в квартиру. Жилище это скромно в сравнении с помпезной роскошью резиденции Мани, но оно удобно, в нем много света и воздуха, и Алина с увлечением обставила его, проявив немалый вкус: плетеная мебель, светлые шторы, полные плодов фруктовые вазы и большие вазы с цветами. Они усаживаются на маленькой террасе под полотняным тентом, и старуха Йела приносит им холодный сок наранхильи.[57]Они беседуют о здоровье, о погоде, о том о сем, и спустя некоторое время переходят к делу: адвокат достает из кейса бумаги, чтобы помочь ей оформить декларацию о доходах и документы о разделе имущества.

Он раскладывает документы на круглом столике и начинает объяснять бухгалтерию, демонстрирует списки и выкладки, складывает, вычитает и умножает на глазах у Алины – перед ее серым, отсутствующим взглядом громоздятся, в беспорядке, непонятые сведения, даты и числа.

– Все ли тебе ясно, Алина?

Она отвечает, что да, но единственно ясное, что здесь есть – это ее чудесные серые глаза, которые наполняются зеленью и слезами, стоит имени Мани Монсальве промелькнуть в официальных бумагах. Адвокат старается держаться по-деловому, окружив себя цифрами и сосредоточившись на объяснениях. Но этому мало способствуют и влетевший ветер, сдувший все бумаги, и безучастность Алины к теме беседы, и облако печали на ее челе. Наконец адвокат понимает, что все бесполезно, что здесь неуместны ни дебет с кредитом, ни расходы с доходами.