Семь песен - Томас Арчибальт Баррон

– Молчание! – Урнальда сердито тряхнула головой, и серьги-ракушки зазвенели. Даже трон слегка сдвинулся с места. – Это научит вас не оспаривать мои решения.

Она снова обернулась ко мне.

– Я помогу тебе потому, что ты все же, может быть, сумеешь выжить, хотя все против тебя. Вдруг даже станешь волшебником. – Она лукаво подмигнула мне. – А если я помогу тебе сейчас, то, может, однажды ты поможешь мне.

– Обязательно. Помогу, обещаю.

Факелы зашипели, пламя заметалось, и мне показалось, что каменные стены завибрировали. Урнальда наклонилась ко мне, и тень, которую она отбрасывала на вырубленную из камня стену позади трона, увеличилась в размерах.

– Обещания быть серьезные вещи.

– Я знаю. – Я сделал суровое лицо и посмотрел на чародейку. – Если ты поможешь мне найти душу Песни Защиты, я никогда не забуду этого.

Урнальда щелкнула пальцами.

– Принесите мне светлого летуна, камень для вырезания, молот и зубило.

По-прежнему подозревая какой-то подвох, я спросил:

– Что такое светлый летун?

– Сиди тихо.

В пещере воцарилась тишина, которую нарушало лишь потрескивание факелов. В течение нескольких минут никто не шевелился. За порогом послышался топот тяжелых сапог, и к трону приблизились два гнома. Один из них сгибался под тяжестью огромного черного камня, обтесанного грубо, как стены пещеры, – должно быть, он весил в два раза больше самого гнома. Повинуясь кивку Урнальды, он сбросил камень на пол, и тот упал с глухим стуком.

Второй гном нес в одной руке молот и зубило, а в другой – какой-то небольшой светящийся предмет. Предмет, лежавший на ладони гнома, напоминал перевернутую чашку из прозрачного хрусталя. Внутри чашки время от времени мерцал огонек. Урнальда снова кивнула, и ее подданный положил инструменты рядом с камнем. Затем осторожно переместил чашку с ладони на пол, стараясь при этом придерживать края, чтобы существо, сидевшее внутри, не сбежало.

Урнальда хмыкнула и фыркнула, и факелы снова вспыхнули ярче, чем прежде.

– В этой хрустальной чашке сидит светлый летун, одно из редчайших существ на Финкайре. – Она криво усмехнулась, глядя на меня, и мне не понравилось выражение ее лица. – В твоей следующей Песне говорится о Защите, это быть верно? Для того чтобы узнать то, что тебе нужно знать, ты должен найти самый лучший из возможных способов защитить светлого летуна от любого вреда.

Взглянув на молот и зубило, я почувствовал, что в горле пересохло.

– Ты хочешь сказать… мне надо выдолбить чашу… из этого огромного камня?

Она с задумчивым видом почесала нос.

– Если это быть лучший путь защитить хрупкое маленькое создание, тогда это будет то, что ты должен сделать.

– Но на это уйдет несколько дней. Или даже недель!

– Гномам потребовалось много лет на то, чтобы вырубить в горе туннели и залы нашего царства.

– У меня нет на это времени.

– Молчать. – Она указала посохом на отверстие в потолке, из которого исходил слабый свет. – Эта шахта, подобно той, в которую ты провалился, дает нам воздух и свет. Здесь быть их сотни, и каждый внутри гладкий, как пол, на котором ты уселся, и каждый выход на поверхность скрыт чарами. Вот почему гномы остаются так хорошо защищены. Вот почему ты пришел именно сюда для того, чтобы узнать душу Песни Защиты.

– А ты уверена в том, что другого способа нет? – слабо попытался я возразить.

Серьги чародейки качнулись.

– Не быть никакого другого пути усвоить урок, только самому. Твоя задача быть защитить маленькое существо. Начинай.

Звякнув напоследок ракушками, Урнальда вышла из зала, и свита последовала за ней. Я пристально смотрел на шипевшие факелы, укрепленные на стенах, наблюдал за тенями, которые отбрасывал трон, – они росли, уменьшались в размерах, потом снова росли. Сам трон, подобно стенам зала, был вырублен из сплошной твердой, неподатливой скалы. Из той же самой скалы, которую гномы за несколько веков превратили в разветвленный подземный лабиринт.

И теперь настала моя очередь придать камню форму.

Молот и зубило холодно поблескивали в свете факелов, пламя которых металось на сквозняке. Взяв инструменты, я поднялся на ноги и подошел к массивному черному камню. Он был почти мне по пояс. Я взял зубило, поднял молот и ударил по камню. От этого удара содрогнулась кисть, рука, все тело. Но прежде чем стих звон металла, я ударил снова. И в третий раз.

Время шло, но я не замечал этого. В подземном тронном зале Урнальды единственным способом, позволявшим отличать день от ночи, была вентиляционная шахта в потолке. По ночам в круглом отверстии над головой я мог видеть серебристый отблеск луны, а днем из него падал столб яркого золотого солнечного света.

Но мне было безразлично, какое время суток сейчас на поверхности, день или ночь. Факелы на стенах шипели, не умолкая. Я без устали бил молотом – по плоскому торцу зубила, по черному камню, иногда по своему несчастному, опухшему пальцу. Удары молота вторили ударам сердца. Острые осколки летели во все стороны, часто попадали в лицо. Но я не сдавался и прекращал работу лишь затем, чтобы поесть густой, пахнувшей дымом каши, которую приносили гномы, или немного подремать на одеяле.

Все это время меня сторожили трое бородатых воинов. Один, скрестив мускулистые руки, стоял рядом с моим посохом, лежавшим на каменном полу. Кроме кинжала, с его пояса свисал топор с двумя лезвиями. Двое других, вооруженных длинными копьями с наконечниками из кроваво-красного камня, расположились по обе стороны от выхода. На их лицах были написаны неприязнь и недовольство, которые лишь усиливались, когда Урнальда приходила навестить меня.

Она сидела на троне – долгие часы, как мне казалось, – и наблюдала за моей работой. Я видел, что она была погружена в собственные размышления, несмотря на постоянный звон молота и зубила, которые я сжимал в покрытых волдырями руках. А может быть, гномиха пыталась проникнуть в мои потаенные мысли. Я не знал этого – и мне было все равно. Я знал одно: то, что я не последую совету Бамбелви и не сдамся. Когда я вспоминал об этом его предложении или о болезни матери, искры разлетались от камня во все стороны. Но чувство, что у меня нет времени, преследовало меня неотступно. И понимание того, что я не гожусь в каменотесы.

Свечение, исходящее от светлого летуна, то ослабевало, то вспыхивало, то гасло, то появлялось вновь, и блики играли на черном камне, над которым я трудился. Понемногу у меня стало лучше получаться откалывать куски от огромной глыбы. Через какое-то время я проделал на поверхности неглубокую канавку. Я думал, что если мои ноющие пальцы и руки выдержат, мне удастся расширить это углубление и проделать в камне выемку, тогда я смогу, перевернув камень выемкой вниз, прикрыть им светящееся существо. Но я понятия не имел о том, сколько на это уйдет времени. Вспомнив, сколько раз свет, лившийся с потолка, менялся с серебряного на золотой, я решил, что провел в подземелье два дня и две ночи.