Одиннадцать минут - Пауло Коэльо

– О боли и наслаждении. О садизме и мазохизме. Назови,как хочешь. Так вот, если ты по-прежнему убеждена, что это и есть твой путь, ябуду страдать, вспоминать о своем желании, о наших встречах, о том, как мы шлипо Дороге Святого Иакова, и о том свете, который исходил от тебя. Я сохранюгде-нибудь твою ручку и всякий раз буду вспоминать тебя, разжигая камин. И,разумеется, больше не стану искать встреч с тобой.

Марии стало страшно, она поняла – пора на попятный, надосказать правду, перестать притворяться, что знает больше, чем он.

– Недавно – а вернее, вчера – я испытала то, чего неиспытывала никогда в жизни. И меня путает, что самое себя я смогла бывстретить, дойдя до крайнего предела падения.

Ей было трудно говорить – зубы стучали от холода, болелибосые ноги.

– На моей выставке – а проходила она в городе,называющемся Кумано, – появился некий дровосек, – снова заговорилРальф, будто не слыша сказанного ею. – Мои картины ему не понравились, но,глядя на них, он сумел отгадать то, чем я живу, то, какие чувства испытываю.Назавтра он пришел ко мне в гостиницу и спросил, счастлив ли я. Если да – могупродолжать делать, что мне нравится. Если нет – надо уйти и провести с нимнесколько дней.

Он заставил меня – как я сейчас заставляю тебя – пройтибосиком по острым камням. Заставил страдать от холода. Он заставил меня понятьпрелесть боли, если только боль эту причиняет природа, а не люди. Этатысячелетняя наука называется Шуген-до.

Еще он сказал мне, что жил на свете человек, не боявшийсяболи, и это было хорошо, ибо для того, чтобы владеть душой, надо выучитьсясначала овладевать своим телом. И еще сказал, что я использую боль неправильно,не так, как надо, и что это плохо. Очень плохо.

И то, что невежественный дровосек считал, будто знает меня лучше,чем я сам себя знаю, раздражало меня и в то же время вселяло в меня гордость –оказывается, мои картины способны в полной мере передать все, что я чувствую.

Острый камешек рассек ей кожу на ноге, но холод был сильнееболи, и тело Марии словно погрузилось в спячку, она с трудом могла следить заходом мысли Ральфа Харта. Почему на этом свете, на белом, на Божьем свете людяминтересно только страдание, только боль, которую они ей причиняют?! Священнуюболь... боль наслаждения... боль с объяснениями или без, но неизменно и всегда– только боль, боль, боль?..

Порезанной ступней она наступила на другой камень и с трудомудержалась, чтобы не вскрикнуть. Поначалу она изо всех сил старалась сберечь исохранить целостность своей натуры, власть над собой – все то, что Ральфназывал «светом». Но теперь шла медленно, голова ее кружилась и к горлуподкатывала тошнота. Не остановиться ли, ведь все это бессмысленно, подумалаона – и не остановилась.

Она не остановилась, потому что была самолюбива – она будетидти босиком столько, сколько понадобится, не век же длиться этому пути. Новнезапно еще одна мысль пересекла пространство: а что, если она не сможетзавтра появиться в «Копакабане», потому что ноги разбиты в кровь или потому чтопростынет, заболеет и сляжет в жару? Она подумала о клиентах, которые напраснобудут ее ждать, о Милане, который так ей доверяет, о деньгах, которых незаработает, о фазенде и о гордящихся ею родителях. И тут же страдание оттесниловсе эти мысли на задний план, и она – нога за ногу – двинулась вперед, неистовожелая, чтобы Ральф Харт, заметив, каких неимоверных усилий ей это стоит, сказал– ну, хватит, надевай туфли.

Однако он казался безразличным и далеким, будто считал, чтотолько так и можно освободить Марию от того неведомого ему, что увлекло иобольстило ее, оставив следы более заметные, чем стальные браслеты наручников.Она же, хоть и знала, что Ральф пытается помочь ей, хоть и старалась преодолетьсебя, не сдаться и показать свет своей воли, своей силы, так страдала от боли,что ничего, кроме боли, уже не оставалось, боль вытеснила все мысли – ивысокие, и низменные – заполнила собой все пространство, пугая и заставляядумать, что есть предел, достичь которого Мария не сможет.

И все же она сделала шаг.

И еще один.

А боль теперь, казалось, заполонила всю душу и ослабила ее,ибо одно дело – разыграть небольшой спектакль в номере первоклассного отеля,где на столе стоят икра и водка, а меж твоих раскинутых ног гуляет рукоятьхлыста, и совсем другое – дрожа от холода, идти босой по острым камням. Мариябыла сбита с толку: она не могла даже обменяться с Ральфом ни единым словом, ився ее вселенная состояла теперь из этих маленьких режущих камешков, которымивыложена петляющая меж деревьев тропинка.

И когда она думала, что больше не выдержит и сдастся, ееохватило странное ощущение: вот она дошла до края, до предела – а за нимоказалось пустое пространство, где она парит над самой собой, не ведаясобственных чувств. Не это ли ощущение испытывали, бичуя себя, «кающиеся»? На полюсе,противоположном боли, открылся выход на иной по сравнению с сознанием уровень,и не стало места ни для чего другого, кроме неумолимой природы и ее самой,неодолимой Марии.

Вокруг нее все превратилось в сон – этот скудно освещенныйсад, темная гладь озера, ее безмолвный спутник, несколько прохожих, необративших внимания на то, что она идет босиком и еле передвигает ноги. Отхолода ли, от страдания – но Мария внезапно перестала чувствовать свое тело,впала в состояние, где нет ни желаний, ни страхов, и вообще ничего, кромекакого-то таинственного... да, таинственного умиротворения. Оказывается, боль –это не последний предел: она способна идти еще дальше.

Мария подумала о всех тех, кто страдал, не желая страдать ине прося о том, чтобы им причиняли страдания, а она вот поступила наоборот,хотя теперь это уже не имело никакого значения – она вырвалась за рамки своейплоти, перешла границы тела, и у нее осталась только душа, «свет», некоепространство, кем-то когда-то названное Раем. Есть такие страдания, позабытькоторые удается, только когда удается превозмочь терзающую нас боль, а вернее –воспарить над ней.

Последнее, что она помнила, – Ральф подхватил ее наруки, укутав своим пиджаком. Должно быть, она лишилась чувств от холода, но иэто не имело значения: она была довольна, она ничего не боялась. Она победила.И не унизилась перед этим человеком.

* * *

Минуты превратились в часы, и она, должно быть, уснула унего на руках, а когда проснулась, обнаружила, что лежит на кровати в белой,пустой – ничего, кроме телевизора в углу, – комнате.

Появился Ральф с чашкой горячего шоколада.

– Все хорошо, – сказал он. – Ты пришла туда,куда хотела прийти.

– Я не хочу шоколада, хочу вина. И хочу туда, вниз, внашу комнату, где разбросаны книги и горит камин.

Как это сказалось, будто само собой – «наша комната»? Не этоона планировала.