Девственницы Вивальди - Барбара Квик

Именно Бернардина донесла настоятельнице, когда мы с Марьеттой сбежали в оперу, чем и обрекла меня на заточение в карцере. Она ежечасно за мной наблюдала, выискивая очередной промах, чтобы тут же им воспользоваться. Иногда я готова была поверить, что она и вправду желает моей смерти.

Почувствовав мое прикосновение, она обернулась.

Что увидела тогда Бернардина, глянув на меня? Она, казалось, своим единственным оком ухитряется разглядеть куда больше, чем те, у кого оба глаза на месте. Мы долго смотрели друг на друга: я на нее — просительно, она на меня — подозрительно. Мне было ужасно противно унижаться перед ней, но, судя по всему, другого выхода не было: ни к кому больше я не могла обратиться за помощью.

Она покосилась на дверь, в которую только что выскользнула сестра Лаура, — и вдруг улыбнулась. Улыбка была самая дружелюбная, так что мне подумалось, уж не решила ли Бернардина помириться со мной — и не этого ли она всегда искренне желала.

— Беги же за ней! — прошептала она. — Я прихвачу два лишних кусочка, если получится.

Я встала, а синьора Джелтруда, как назло, выкрикнула своим не в меру громким голосом, каким разговаривала даже сама с собой:

— Почему все уходят? Кухарка испекла чудесный миндальный пирог. Она на нас рассердится!

Я спряталась за колонну в коридоре. Ждать пришлось долго. Наконец показалась помощница настоятельницы с запеленатым младенцем на руках. Он был совсем крошечный, с лицом, словно у старичка, и жалобно пищал. Необъяснимым образом от его криков у меня на глаза навернулись слезы. Неужели я тоже так надрывалась? По крайней мере, на него не поставят клеймо, как на меня, и для этого бедного подкидыша кормилица найдется в самом приюте.

Пришлось еще подождать, прежде чем я увидела сестру Лауру, на ходу оттирающую с пальцев чернильные пятна. Я вышла из своего укрытия, и мы некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Почему ты не в классе? — спросила она наконец.

— А я и не знала, что вы scrivana, Ziètta.

Иногда я называла ее «ziètta» — тетушка. Так заведено у девочек, которых берет под свое крылышко какая-то наставница.

— Меня не так давно назначили. Видишь, — она продолжала вытирать пальцы, — у меня неважно получается.

— У вас хорошо получается все, за что бы вы ни взялись.

— Вот здесь ты как раз ошибаешься, Аннина. Немало найдется такого, в чем я — совершенная неумеха.

— Вы говорите так из скромности.

— О, если не веришь мне, обратись к маэстро Менегине.

Я насмешливо фыркнула. Ла Бефана? Ну, эта очернит кого угодно! Сестра Лаура поглядела на меня с укоризной.

— Она ведь долгие годы была моей наставницей. И то, что я получила должность маэстры, — тоже ее заслуга.

Наверное, мне следовало говорить почтительнее, но я не желала:

— Простите, Ziètta, но я считаю маэстру Менегину и гнусной особой, и гнусной наставницей.

— Неужели? В таком случае ты к ней несправедлива. Она одна из лучших скрипачек за всю историю приюта.

Я вспомнила, что именно говорила мне Ла Бефана в башне — что некогда она считалась favorita.

— Наверное, она была не такая противная в былые дни, когда маэстро Гаспарини учил ее собственнолично.

— И здесь ты ошибаешься, дорогая. В те времена, как и теперь, здесь был наставник по классу струнных — брат дона Джакомо Спады, предшественник маэстро Гаспарини. — Она отвела взгляд и не сразу назвала имя того наставника: — Дона Бонавентура Спада.

Джакомо, Бонавентура — оба эти имени были мне совершенно неизвестны, а значили они для меня и того меньше. Какое мне было дело до священников, преподававших здесь в незапамятные времена? А вот сестра Лаура могла мне помочь сейчас. Мы стояли едва ли не у порога тайной комнаты — и были одни. Всего миг — и с ее разрешения я окажусь в хранилище, а ей только и нужно будет отвернуться на время. Сестра Лаура уже бессчетное количество раз доказывала, что ради меня готова нарушить правила.

Я торопливо подыскивала слова, которые убедили бы ее впустить меня в тайник или же самой просмотреть записи, пока я сторожу у дверей.

Но тут до меня дошло, что мы обе очень уж долго молчим. Она что-то говорила о прежнем маэстро, бывшем здесь еще до Вивальди.

— Мне казалось, — промолвила я, — что только священнику, или же евнуху, считается безопасным доверить преподавание в таком заведении, как наше.

Сестра Лаура снова перевела взгляд на окно, в которое просачивался скудный дневной свет. Для меня это были первые за долгое время солнечные лучи.

— Бонавентура Спада не был евнухом, дитя мое. Он был священником, но все же любил Менегину. Тогда это все знали. Все — кроме меня.

Теперь она глядела не на окно, а на меня, и я со смятением осознала, что не могу придумать ничего смехотворнее, чем любовь кого бы то ни было к Ла Бефане.

— В юности она была очень и очень недурна собой — пока чуть не умерла от оспы. В ту зиму многие в приюте поумирали. И на скрипке она играла, словно ангел. Ты еще увидишь, figlia, — время на всех оставляет свои следы, только одни видны глазу, а другие нет. Но полностью избежать отметин времени никто еще не сумел.

— Пожалуйста, сестра, — не выдержала я, — очень прошу вас: загляните для меня в libro dela scaffetta. Найдите там мое имя и все, что было записано обо мне, когда я попала в приют. Может быть, там есть хоть намек на то, кто я такая.

Сердце у меня колотилось так, что я едва могла дышать. Сестра Лаура легко коснулась моего лица и приподняла его, так что мне пришлось встретиться с ней взглядом.

— В книге скаффетты о тебе ничего нет. Я уже смотрела.

Всей душой я чувствовала, что это ложь. В тот миг я ненавидела сестру Лауру. Я ненавидела ее за то, что она такая эгоистичная, чопорная и нечестная. А еще притворялась, что любит меня!

Я оттолкнула ее руку:

— Как же так? Ведь о каждом ребенке там есть сведения.

— А о тебе записи нет, Анна Мария.

Мне стало так обидно, что на глаза навернулись слезы:

— Вы ведь знаете мою мать — вы передаете ей мои письма. Иначе получается, что вы заставляете меня верить в ложь!

Она глянула на меня так, словно я ее ударила:

— Я не посыльная для твоих писем, Анна Мария. Но ты должна мне верить.

— Вы говорите «верить», а сами мне не доверяете! Как же вы можете знать то, что знаете, а мне не говорить?! Даже Ла Бефана — и та, кажется, знает, кто мои родители! Разве справедливо, что они известны всем, кроме меня?!

Она крепко взяла меня за плечи и направила на меня пристальный взгляд ясных голубых глаз:

— Прошу тебя, перестань спрашивать и доискиваться правды. Есть вещи, которых лучше и вовсе не знать.