Новый придорожный аттракцион - Том Роббинс

* * *

Мои хозяева уложили меня спать в гостиной, устроив из пестрых подушек и лоскутных одеял лежанку на манер аккордеона. Если они надумают взять меня в работники, сказала Аманда, то за домом над гаражом имеются еще две комнаты, которые я могу обустроить по собственному желанию. Конечно, это как небо от земли отличается от моего шикарного люкса при институте. И все равно я, словно жених, жду не дождусь, когда переберусь в эти новые спальные покои.

Спать Зиллеры ушли рано. Признаюсь, даже если я и испытывал к Джону Полу похотливую зависть, обильное кровотечение из моей бедной задницы быстро заставило меня позабыть о ней. Черт подери этот геморрой! Из-за него я состарюсь раньше времени. И пока я лежал у себя (разумеется, на животе), до меня из их комнаты доносились смех и музыка. Подрагивало пламя свечи – в щель под дверью мне были видны его отблески, ноздри щекотал дурманящий дымок благовоний. (Интересно, а их знаменитый бабуин тоже там с ними?) Зиллеры крутили пластинки, какой-то новый, совершенно безумный джаз. Напрягши слух, я расслышал, как Аманда спросила: «Джон Пол, а правда, что Роланд Керк – это переодетый оркестр Каунта Бейси?»

На этом заканчивается серия выдержек из заметок в блокноте Маркса Марвеллоса. Возможно, в дальнейшем автор еще будет время от времени цитировать новые выдержки из них, а может, и нет. В любом случае хотелось бы предупредить читателя не принимать эти записи слишком серьезно. Они были расшифрованы в то время, когда Маркс Марвеллос несколько запутался в собственной миссии и собственных методах и поэтому метался между чисто научным взглядом на вещи и другим, довольно фривольным.

В любом случае такое поведение для парня было не в первой. Видите ли, Маркс Марвеллос – весьма примечательный молодой человек. Он из той породы людей, которые без особого труда оставляют свой отпечаток на лице мира. У него горы мозгов, горы таланта, горы способностей. Однако ему мешает какая-то нездоровая двойственность. Она полуобщипанным альбатросом повисла у него на шее. Еще с тех самых времен, когда он был восьмиклассником-вундеркиндом по физике, Маркс мечтал, что в будущем станет великим физиком-теоретиком того же масштаба, что и Вернер Гейзенберг или Эйнштейн. Увы, как ни мечтал он о великих свершениях, у него никак не получалось заняться наукой всерьез, ни мечтаниями о ней, ни ею самой. Вернее, он мог относиться к ней серьезно лишь до определенного момента или же, например, одну неделю мог, а в следующую – уже ни в какую.

Одновременно он развил в себе второй набор мечтаний, а именно такого свойства, что автор опасается, как бы упоминание о них не посрамило мечтателя. Это были мечты как фиолетовые колибри. Когда они заглядывали в иссушенную лабораторию его обычного сознания, Маркс ловил себя на том, что подхихикивает где-нибудь прямо посередине изящного кеплеровского уравнения либо почесывает у себя в паху, в то время когда, по идее, ему следовало бы почесывать вместилище разума. Эти видения выстраивались рядами на роялях, пожимая руки Эрролу Флинну, либо щекотали щитовидную железу самого мечтателя, доводя его до изнеможения, – сумасшедшие, суматошные, сумасбродные картины, что, словно на батуте, подпрыгивали на брюхе его куда более осмысленных стремлений, оскверняя собой самые подконтрольные ему инстинкты. Таков был второй набор его мечтаний. И конфликт между ним и первым так и не был устранен. До сегодняшнего дня жизнь Маркса Марвеллоса являла собой один сплошной компромисс. Он пока не смог реализовать себя ни как гений, ни как мошенник.

Марвеллос был все еще молод, однако к тому моменту, как жизнь занесла его в придорожный зверинец, успел испытать на себе немало ее сюрпризов. И все-таки надежда не была для него потеряна. Правда, его будущее – это в некотором роде не вашего ума дело. От вас требуется одно – думайте что хотите о его первых впечатлениях о Зиллерах, а мы тем временем поехали дальше.

Собеседование при приеме на работу

I

Под утро дождь прекратился. Зима предприняла последний рывок и тихонько испустила дух. Наутро солнце уже светило вовсю, а небо поражало голубизной. Пока Маркс брился, он то и дело поглядывал в окошко ванной комнаты, любуясь острыми пиками Каскадных гор, торчавшими на востоке из-за округлых холмов предгорий. В то утро Каскадный хребет почему-то показался ему ужасно похожим галерею профилей Дика Трейси. Вот, например, подбородок Дика Трейси – указывает точно на север. А нижняя челюсть детектива снисходительно опушена вниз на Малыша. А вот она же – заискивающе задрана вверх перед Тощим Смитом. А еще дальше – опять же эта самая нижняя челюсть, по-мужски твердая и суровая, смотрит вперед, прямо в полные любви и восхищения глаза Верной Тесс. Была там и целая батарея носов Дика Трейси – они словно принюхивались к свежему воздуху в поисках улик, и еше один очень крупный профиль (гора Маунт-Бейкер), весь в какой-то пене, словно под конец жизни Дик Трейси обезумел от бесконечного истребления разного рода преступников и моральных уродов (Плоской Башки, Грызуна, Уродки Кристины).

Завтрак накрыли на круглом дубовом столе в кухне – вареная лососина под голландским соусом и на десерт свежая клубника в диком меде. Стол был уставлен букетами тюльпанов и нарциссов. Откуда-то сверху из невидимого проигрывателя доносилась нежная мелодия японской флейты. Аманда все это приготовила сама, после того как провела час за утренней медитацией, занимаясь упражнениями по укреплению мышц вагины, на берегах ручья.

За столом присутствовали малютка Тор и Мон Кул. Маркс Марвеллос был сражен пронзительным взглядом мальчика. Было в этих глазах нечто от оголенного провода. Зато выходки бабуина его поразили и позабавили. Маркс потешался, глядя, как, прежде чем отправить ягоды в рот, Мон Кул ловко жонглирует ими, как он чешет вилкой свои бока.

Аманда весело болтала с сыном, время от времени посматривая то на мужа, то на бабуина, то на Маркса Марвеллоса. Она что-то там щебетала насчет будд из морских раковин, о сладких кремовых радугах, о том, что неплохо было бы отправиться в горы пособирать сморчки (Маркс решил, что это, должно быть, грибы). В отличие от нее Джон Пол не проронил ни слова. Зато шумно и неряшливо поглощал свой завтрак – этим в глазах Маркса он мало чем отличался от Мон Кула. Ел Джон Пол исключительно руками, в том числе и ягоды в меду, чем вызвал у гостя крайнее отвращение – тот счел эту вольность омерзительным появлением нарочитого примитивизма. Маркс уже даже собрался отпустить по этому поводу какую-нибудь колкость, но Зиллер сам неожиданно обратился к нему:

– Мистер Марвеллос, как по-вашему, существует ли что-либо между пространством и стеной?

Этот вопрос заставил Маркса внутренне съежиться, ибо оскорбил его даже не до глубины души, а до самых глубин его утробы. Тем не менее он быстро нашелся с ответом.

– Альберт Эйнштейн как-то раз определил пространство как «любовь». И если принять это за точное определение, в таком случае мы имеем полное право утверждать, что, если между любовью и предметом любви существует пространство, способное вместить некий объект, в таком случае то же самое можно сказать и о пространстве и стене.

– Замечательный ответ, мистер Марвеллос. Разрешаю тебе продолжить собеседование по своему усмотрению.