О нем и о бабочках - Дмитрий Липскеров

Мальчонка Иратова был очень красив, что помогло ему выжить в первые три года коррекционных яслей. Мало кто доживал до столь почтенных лет. Совсем не добрые нянечки-воспитатели, ворующие питание, предназначенное убогим детям, глядя в глубокие черные глаза малыша, испытывали нечто вроде религиозного благоговения. А когда к трем годам у мальчишки отросли до плеч черные волосы, нянечки и вовсе стали относиться к нему как к ангелу. Черненькому ангелу. Ребеночка холили и лелеяли, насколько это возможно в таком государственном учреждении, кормили вволю, даже из дому приносили кусочки.

Маленького Иратова нарекли Иосифом в честь поэта Бродского, которого выгнали из СССР за тунеядство. Имя придумала нянечка Евдокия, которая других русских имен не знала. Совсем юной, лет шестнадцати, она приехала в столицу из Якутии и наполовину была буряткой. Ее саму не признал родной отец, второй секретарь обкома КПСС, так как Евдокия была прижита на стороне, ее зачали в яранге наспех. Молодая женщина, уже сосватанная за главного оленевода, была взята на выезде партактива силком, коммунист разорвал на ней меха и насладился национальным колоритом сполна. Так и появилась на свет Евдокия, с раскосенькими глазками, белая кожей да ладная телом. Росла среди оленей, а училась по единственной в яранге книге. И та была рукописью, которую, по преданию, забыл при изнасиловании ее родной отец. Оказывается, секретарь почитывал на досуге самиздат и настроен был на высокое. Этим «высоким» и случилась Дашка, как называла ее мать. Женившийся оленевод так и не смог принять чужое дитя, пару лет пил, а потом помер вместе со своим стадом, сраженным какой-то угрюмой болезнью. Дашка подросла и уехала от безысходности в Москву, где и нашла место нянечки в интернате для слабоумных детей на шестьдесят рублей оклада. Она неутомимо таскала детские горшки, стирала обмоченное белье, кормила с ложечки совсем маленьких – в общем, была на подхвате. У нее оставалось свободное время, которое она полностью посвящала малышу Иосифу и даже пыталась его учить говорить. Но тщетно: казалось, при ангельской внешности ребеночек был абсолютно туп и безэмоционален… Остальной персонал состоял из почти пожилых женщин с полным отсутствием образования, которые называли своих подопечных овощами, и только заведующая яслями Белла Юрьевна была дипломированной особой. Правда, подчиненные, в большинстве своем мерзкие мародерки, называли ее дипломированной сукой.

Рассиживаться на бытописании советского призорного заведения совсем не хочется, да и вряд ли нужно. Единственное, на чем можно коротко остановиться, – так это на отношениях маленького Иосифа и няньки Дашки. Когда мальчику пришло время покидать ясли, единственный выживший в группе, он прильнул к Дашиным коленям, как к родным, и сердобольная девушка разрыдалась от надвигающейся потери своего любимца. Мальчик впервые совершил эмоциональный поступок, который подтолкнул юную особу к душевным переменам. Утерев слезы, она явилась к заведующей и попросила оставить Иосифа ей, то есть усыновить захотела. На сей запрос заведующая подумала, что не только подопечные этого заведения полные идиоты, но и персонал. Ну чего с эскимоски взять!..

– Тебе самой сколько? – с легким презрением поинтересовалась заведующая.

– Месяц назад восемнадцать исполнилось.

– Ну и зачем тебе этот дегенерат? Он даже без крайней плоти родился, убогий!

– Полюбила я его всем сердцем! – простодушно объяснила Даша. – Он как цветочек – красивый и безобидный.

– А ты знаешь, что этот цветочек, когда подрастет, морду тебе станет бить? Это сейчас он как маленький волчонок – кроткий и ласковый, а в пятнадцать, когда гормоны ударят в безмозглую голову, он тебе шею сломает и даже не вспомнит!

– Зря вы так, Белла Юрьевна! – побледнела Даша. – Не все в жизни так плохо. Бывают и чудеса…

– На что жить будешь, дура? – разозлилась заведующая.

– Господь подскажет…

– Ни хера он тебе не подскажет! Потом, когда наиграешься, сдашь в интернат. Не ты первая, не ты последняя! А если влюбишься, то недалеко и придушить помеху. Была у нас такая сердобольная, взяла девку-дауна, а потом, когда у ней хахаль нарисовался и вопрос встал, либо он, либо убогая, решение было принято быстро: подушку на лицо – и при оформлении как несчастный случай пошло. Ирония судьбы в том, что убивица забеременела от своего хахаля и родила девочку с синдромом Дауна.

– Все люди разные, Белла Юрьевна. Я совсем не такая.

Чувствовала Белла Юрьевна своим профессионально очерствевшим сердцем, что девушка действительно хорошая, что есть в ней самоотверженность русских женщин из фильмов пятидесятых, а потому, совсем для себя неожиданно, подошла к Дашке и погладила по голове, а затем к немалой груди прижала:

– Ну хорошо, хорошо! Поступай, как сердце велит. Пока можешь оставаться в общежитии, работать будешь по-прежнему у нас, Иосифа можешь приводить, а мы его подкормим, и одежду получать бесплатно будет. Хорошо так?

Даша перехватила руку заведующей и принялась целовать ее:

– Спасибо, родненькая!

Белла Юрьевна руку от целований отдернула и сама скупо заплакала, отвернувшись к портрету министра здравоохранения.

Таким образом, судьба Иосифа Иратова на какое-то время была решена.

Также не стоит вдаваться в подробности тягот Даши по воспитанию убогого мальчика, как тяжела была жизнь девушки, что творилось в темной душе Иосифа. Ну, жили себе трудно, но жили…

Я же в свою очередь предпринял ряд попыток вынудить истинного отца Иосифа, Арсения Андреевича, помогать воспитывать своего отпрыска, хоть и нежеланного. Послал письмо на его адрес, анонимно, в котором убеждал молодого архитектора и бизнесмена поучаствовать в жизни ущербного первенца хотя бы материально.

На мой адрес «до востребования» пришел скорый и отвратительный ответ: «Пошел на хер!»

Я очень вспыльчивый персонаж, очень пытливый и мстительный. В ответ на «пошел на хер» я отправил Иратову вторую корреспонденцию, в которой намекнул на знание некоторых важнейших деталей его преступных деяний и обещание вскрыть незаконную деятельность перед компетентными органами. Почти незамедлительно получил от него предложение встретиться возле памятника Гоголю в темное ноябрьское время.

Готовился к встрече тщательно, не желая раскрывать перед Иратовым свою настоящую внешность. Как я уже рассказывал, имея опыт гримера, я наклеил себе бородку-эспаньолку, усики, состарил лицо, особенно мне удались мешки под глазами, и надел парик с легкой проплешиной. Пришел на встречу раньше означенного часа, проводя рекогносцировку. Часы показывали две минуты двенадцатого, когда возле бронзовой фигуры великого русского писателя появилась человеческая тень, а за ней и личность вынырнула из-за постамента. Я вглядывался в темноту, пытаясь узнать Иратова, напрягая глаза до рези. Он или не он? И в самую напряженную секунду кто-то, подошедший сзади, спросил меня в самое ухо:

– Вы на встречу с Арсением Андреевичем?

– Да, – ответил я, даже не оглянувшись.

– Господин Иратов просил вам передать…