Башни земли Ад - Владимир Свержин

— Дальше можешь не продолжать, и так ясно, — перебил Лис.

— Она сказала, что святой Урсус поможет нам в столь праведном деле.

— Не помню такого святого, — пожал плечами кардинал, — но, черти б меня побрали, это не повод отказываться от его помощи. Итак, благородный юноша, нам следует приложиться к мощам, или же хватит дюжины месс?

«Втоптанное в грязь семя дает отличные всходы».

Из мемуаров Адама

Курфюрст Саксонский сощурился и поглядел на своего кампеона:

— Так ты полагаешь, этот план сработает?

— Я уверен в этом, мой государь. Как говорил один мудрец, иной раз преступнику удается избегнуть наказания, но ему никогда не избегнуть страха перед ним.

— Разумно. В высшей степени разумно, — подтвердил курфюрст, поигрывая янтарными четками, — что ж, твое предложение может дать весьма и весьма достойные плоды.

* * *

Князь Бернард V Ангальд-Бернбургский хлопнул по плечу кампеона:

— Это ты здорово придумал. Нужно составить указ, и пусть в воскресенье герольды огласят его во всех моих землях. Клянусь мощами святого Фомы, я буду только рад, если удастся превратить этих грязных негодяев в славных парней. И вдвойне рад, что это случится подальше от моих владений.

— Итак, пиши. — Стефан, юный пфальцграф Зиммернский, оглянулся на кампеона и начал диктовать: — Да будет известно всем и каждому, что мы…

— …Мы, Генрих I, владетель Блауэнский, бургграф Мейсенский…

— …Мы, Альбрехт III, герцог Мекленбург-Шверинский…

— …Мы, герцог Вартислав VII Померанский…

— …желая явить милосердие и пример христианской любви к ближнему, объявляем всем ворам и душегубам, будь то городским или же лесным, что будет им даровано помилование, и не спросится с них за былые прегрешения, если ко дню святого великомученика и драконоборца Георгия придут они, дабы сложить оружие к нашему престолу. Такое отпущение грехов будет даровано всякому, кто вступит под знамена рыцаря Яна Жижки, коронного маршала великого княжества Литовского.

— …Тем же, — выкрикивал герольд с бело-голубыми ромбами Баварии, — кто принесет с собой оружие и доспех, как то: шлем, кольчугу, или железную шапку, или стальной нагрудник, щит, наручи и горжет, будет выдано пять пфеннигов серебром, а кто придет с луком и арбалетом, получит три пфеннига серебром…

— …Прочие, — слышалось в тот же день в Брауншвейге и Геттингене, — получат один пфенниг серебра. Все же, кто решит пренебречь милосердием и пожелает далее коснеть во грехе и жить злодейством, да будут казнены без всякой жалости.

Этот указ, до удивления сходный в разных частях империи, звучал над ратушными площадями, на лесных дорогах, в горах, у ворот замков — словом, везде, куда могли доскакать голосистые ботены.[16]

— И если те, кто устрашится расправы, сбегут от меня к соседу, — удовлетворенно выслушивая герольда, улыбнулся король Богемии, — тем лучше для меня, а хуже для соседа.

Лесная дорога едва освещалась растущей луной, то и дело скрывавшейся под облачным покрывалом.

— Мастер Рихард, — жалобно позвал возница, изображая на простодушном лице страдальческую гримасу, — ну зачем нам было переться на ночь глядя через этот лес, да еще с таким дорогим грузом?

— Ты поменьше горлань, — отозвался тот, кого возница назвал мастером Рихардом. — Головой думать надо, раз уж Господь в великой мудрости своей поместил туда мозги. После герцогского приказа, небось, все разбойнички-то из лесов вприпрыжку убежали. Не дураки же они.

Но-о, неживой! — Купец подбодрил задумчивого мула, вполне согласного, что ночью вовсе незачем шляться, где ни попадя.

— Ох, не дураки, — подтвердил возница.

— То-то же. — Купец погладил седеющую бороду и засунул руку под камзол, чтобы почесать свисающее чрево. — А то, что не поспим разок, так это ерунда, подумаешь, велика потеря. Зато у городских ворот раньше всех будем.

Из придорожных кустов на обочине послышался заливистый свист.

— А вот не все разбойники-то поубегали. — Возница сдвинулся с ко́зел под навес повозки. — Так, стало быть, и дураки.

Перед мастером Рихардом выросли, точно материализовались, два субъекта мрачного вида с топорами в руках. Один из них попытался схватить мула под уздцы, второй — сдернуть с седла его хозяина. Мастер Рихард выдернул руку из-под камзола, и отточенный золингеновский клинок блеснул в лунном свете.

— Раз, — открыл счет купец, и ухвативший его негодяй упал на дорогу с перерезанным горлом, — два, — острие кинжала вошло в шею второго, рассекая сонную артерию. Словно по волшебству, унылая повозка, едва влачимая уставшим от жизни мулом, вдруг лишилась тента, и из нее, как горошины из стручка, на землю высыпали пятеро ладных ребят во главе с возницей, как один с кулачными щитами и мечами. Спустя минуту около десятка трупов лежало на дороге и по обеим ее сторонам.

— Этих повесить вдоль большака для устрашения и в назидание, — отцепляя седую бороду и сбрасывая пивное брюхо, командовал мастер Рихард. — Среди вас раненые есть?

— Нет, мастер.

— Вот и отлично. Хорошо усвоили мои уроки.

— Э-э-э… — засуетился один из учеников, — глядите-ка, на дереве еще один.

— Ага, вон, на ветке, — подтвердил второй. — А ну, слезай, гаденыш!

— Господа, господа, я не нападал на вас! Я не пустил ни одной стрелы!

— Слезай давай. Этого тоже повесить? — уточнил возница.

— Господа, я только хотел узнать, как скоро открываются городские ворота, чтобы поспеть к ним первым, я желаю записаться в ополчение маршала Яна Жижки.

— Этот пойдет с нами.

Мишель Дюнуар ходил вдоль строя, вглядываясь в лица душегубов: молодые и не очень, со шрамами и нежным пушком на месте будущей грубой щетины. Вчерашние разбойники, собранные со всей империи, смотрели на прохаживающегося гиганта со смешанным чувством страха и звериной, вызванной этим страхом, злобы.

— Сволочи, подонки, грязные выродки, — душевно вещал барон де Катенвиль. — Если вы думаете, что будете щерить на меня свои пасти, и мне станет отчего-то страшно, то представьте себя ежом под кувалдой. Такова будет ваша краткая и безрадостная судьба.

Начиная с сегодняшнего дня из вас, отрыжки рода человеческого, будут делать солдат, причем не тупорылых недоумков, бегающих за господами рыцарями, а лучших солдат христианского мира. И те из вас, мерзкие крысоглоты, кто доживет до этого светлого дня, на священном писании, о котором вы, может быть, когда-нибудь слышали, присягнет, что я говорю правду.