Скептик. Рациональный взгляд на мир - Майкл Шермер

Конечно, люди будут и дальше молиться за больных близких, и по чистой случайности некоторые из них выздоровеют, а наши народно-научные мозги найдут в этих случайностях закономерность. Но когда нужно отличить истинные причинно-следственные связи от ложных, настоящая наука бьет народную.

Вы когда-нибудь наблюдали, как белая крыса выбирает между 8 %-ным и 32 %-ным раствором сахарозы, нажимая две кнопки в режиме подкрепления с переменным интервалом времени? Нет? Повезло вам. Два года вместо того, чтобы прожигать свою юность, я корпел над магистерским дипломом «Выбор у крыс в зависимости от интенсивности и качества подкрепления» (1978 г.) – экспериментировал с крысами в ящиках Скиннера; дело было в Университете штата Калифорния, Фуллертон, под руководством Дугласа Наварика. Вот пацаны отрывались-то!

С тех пор в бихевиористский черный ящик влезли нейробиологи, например Рид Монтегю из Института перспективных исследований с книгой «Почему эта книга?» (Why Choose This Book, 2006). Монтегю считает, что наш мозг выработал вычислительные программы оценки вариантов выбора с точки зрения ценности и полезности. «Те, кто тщательно оценивает затраты и долгосрочную выгоду от определенного выбора, более эффективны, чем те, кто этого не делает, – в долгосрочной перспективе побеждают первые».

Жизнь, как и экономика, состоит из эффективного распределения ограниченных ресурсов, которые можно пустить на разные цели (перефразируя экономиста Томаса Соуэлла). Все сводится к энергоэффективности. Для хищника, замечает Монтегю, добыча – это запасы энергии. «Этот принцип заставляет в процессе эволюции находить эффективные системы расчета, которые знают, как эффективно добывать, утилизировать, запасать и использовать энергию». Те, кому это удается, передают свои генетические программы дальше, и эффективная вычислительная работа нейронов продолжает приводить к эффективному выбору. «За миллионы лет, – говорит Монтегю, – наш мозг стал настолько эффективным, что потребляет впятеро меньше энергии, чем средняя лампочка: его работа обходится примерно в пять центов в день».

Эволюция привела к выработке вычислительных программ, умеющих решать определенные задачи. Например, крысы наследуют программы, которые особенно хорошо справляются с лабиринтами и нажатием кнопок: жить крысам приходилось в сложно устроенных пространствах, а пищу добывать в темноте. Ни о мышах, ни о людях нельзя сказать, что они – чистый лист. «Несмотря на различия, – объясняет Монтегю, – у всех целей есть нечто общее: все они используются мозгом для направленного принятия решений, ведущих к их достижению».

К сожалению, эти сложные развитые вычислительные программы можно взламывать. Например, препараты, вызывающие привыкание, перенастраивают дофаминовую систему мозга: обычно она поощряет выбор, полезный для организма, – ориентирует его на пищу, семью, друзей, – а тут начинает требовать следующую дозу. Идеи обладают похожим действием: они перехватывают роль сигналов поощрения, которые поступают в дофаминовые нейроны. Это относится и к плохим идеям – например, культу «Врата рая», приверженцы которого выбрали самоубийство, чтобы вернуться на родной корабль, который, как они считали, ждал их около кометы Хейла – Боппа. Мозги террористов-смертников точно так же захвачены плохими религиозными и политическими идеями.

В книге «Наука добра и зла» (The Science of Good and Evil, 2004) я высказал мысль о том, что у нас есть моральные эмоции, аналогичные обычным, таким как голод или сексуальное влечение. Если смотреть на эти эмоции как на представителей высокоэффективных вычислительных программ, мы сможем лучше разобраться, что происходит. Когда нам требуется энергия, мы не вычисляем относительную энергетическую ценность блюд, а просто хотим определенную еду, съедаем ее и получаем чувство удовлетворения. Похожим образом при выборе полового партнера мозг задействует вычислительную программу, которая делает привлекательными людей с хорошими генами, на что указывают такие признаки, как пропорциональное сложение, цвет лица, индекс «талия-бедра» 0,7 у женщин и фигура в виде перевернутой пирамиды у мужчин. Так и в случае морального выбора – быть альтруистом или эгоистом – мы чувствуем вину или гордость за дурное или хорошее поведение, но моральный расчет, что лучше для личности и социальной группы, сделали еще наши предки в палеолите. Эмоции вроде голода, вожделения или гордости являются проявлением этих расчетов.

Можно ли обратить эту теорию выбора себе на пользу? Монтегю с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии обнаружил, что определенные бренды, например Coke, «меняют доставку дофамина в различные зоны мозга в результате воздействия на цепочку ожидания поощрения». У бренда Coke есть «вкус» в вентромедиальной префронтальной коре – зоне, принципиально важной для принятия решений. Если Coke – это представитель вкуса, голод – представитель потребности в калориях, физическое влечение – представитель потребности размножаться, а вина и радость – представители аморального и морального поведения, то можем ли мы рекламировать моральные бренды, чтобы запрограммировать мозг на выбор хороших идей?

В честь покойного экономиста Милтона Фридмана, автора фундаментального труда «Свобода выбора» (Free to Choose), я предлагаю начать с рекламы «принципа свободы»: «Все люди могут свободно думать, верить и действовать по собственному выбору, пока они не ущемляют свободу других».

Война в Ираке идет уже четыре года. При стоимости $200 млн в день, $73 млрд в год и около $300 млрд с ее начала плюс более 3000 жизней американцев – это немалое вложение. Неудивительно, что большинство членов Конгресса независимо от партийной принадлежности и сам президент Буш считают, что мы должны «держать курс» и не можем просто «бросить все и удрать». Как заявил Буш в речи 4 июля 2006 г. на военной базе Форт-Брэгг, Северная Каролина: «Я не позволю, чтобы гибель 2527 солдат в Ираке оказалась напрасной, – мы не уйдем оттуда, пока не доведем дело до конца». (Эта статья впервые вышла в мае 2007 г. Цифры, приведенные выше, существенно выросли с тех пор.)

Мы все прибегаем к подобным иррациональным аргументам, принимая решения, когда цепляемся за падающие акции, невыгодные вложения, прогорающие компании и неудачные отношения. Будь мы рациональными, то рассчитали бы шансы на продвижение из этой точки вперед и только потом решали бы, оправдывает ли вложение возможную выгоду. Но мы не рациональны – ни в любви, ни в войне, ни в бизнесе. Эта разновидность иррациональности в экономике называется «ошибкой невозвратных затрат».

Психология этой и других ошибок мышления блестяще освещена в книге психологов Кэрол Теврис и Эллиота Аронсона «Ошибки, которые были допущены (но не мной)» (Mistakes Were Made (but Not by Me), 2007). Они концентрируют внимание на самооправдании, которое «позволяет людям убедить себя, что они сделали лучшее из возможного». Пассивный залог в прошедшем времени в красноречивой фразе «ошибки, которые были допущены» показывает процесс рационализации в действии. «Вполне возможно, ошибки были допущены администрацией, в которой я работал», – признался Генри Киссинджер, рассказывая про Вьетнам, Камбоджу и Южную Америку. «Если, оглядываясь назад, мы обнаружим, что были допущены ошибки… мне будет очень неприятно», – признал кардинал Нью-Йорка Эдвард Иган, говоря о том, как католической церкви не удалось разобраться со священниками-педофилами.