Одиночество дипломата - Леонид Спивак

Американской дипломатической чете не жилось спокойно в особняке миллионщика Второва. Рассказывали, что по ночам Марджори Дэвис просыпалась: ей чудились выстрелы в подвале рядом стоящего дома. Но посол успокаивал жену: это не выстрелы — в Москве строят метро, рабочие забивают сваи.

В апреле 1937 года Михаила Булгакова вновь приглашали на костюмированный бал, который давала дочь нового американского посла. Он не поехал, сославшись на отсутствие костюма. Измотанный испытаниями и ослабевший от смертельной болезни Булгаков решился писать пьесу «Батум» о молодых годах Иосифа Джугашвили. МХАТ даже отправил писателя в творческую командировку на Кавказ. Едва поезд отъехал от Москвы, как проводница принесла телеграмму с приказом вернуться. Главный герой пьесы, уже одобренной в Комитете по делам искусств, неожиданно высказался против ее постановки. Запрет осенью 1939 года этой пьесы оказался последним, смертельным ударом по писателю. Вождь к тому времени был занят другой, более важной «постановкой» — кроил с Гитлером карту Европы.

Воланд, загадочный иностранец, посетивший Москву в разгар социалистического строительства, с грустью убедился, что человечество не переменилось к лучшему. Бросив прощальный взгляд с Воробьевых гор, он навсегда исчез из этого города, оставив Мастера и Маргариту в одиночестве, где Мастер сможет дописывать свой последний роман все оставшееся в его распоряжении время. Роман, который переживет время и безвестность.

Уильям Крисчен Буллит похоронил в Москве собственные левые идеи. Всего три года прошло с тех пор, как посол приехал в красную столицу искренним, восторженным другом. Весной 1936 года Буллит покинул Советский Союз убежденным антисталинистом и антикоммунистом. При пересечении советской границы его багаж подвергли (в нарушение дипломатической неприкосновенности) унизительному досмотру. Газета «Правда» позднее назовет Буллита «обанкротившимся шпионом».

Франклин Рузвельт не мог сделать лучшего подарка другу Биллу, чем назначить его послом в Париж. Для филадельфийского семейства Франция была второй родиной, к которой они относились с обожанием. 2 октября 1936 года Буллит отправился в официальную резиденцию главы Французской Республики. От знаменитого квартала послов на Площади Согласия до дворца президента всего несколько сот метров, но протокол требовал прибытия через особый вход на черном лакированном лимузине. Елисейский дворец недаром называли квинтэссенцией Франции: гостей встречали гусары в медных кирасах с шашками наголо по обе стороны мраморной парадной лестницы, вышколенные мажордомы в черном с серебряными цепями на шеях и роскошь прихотливого декора времен наполеоновской империи. Здесь, в золоченом зале послов, одетый во фрак черного шелка, его превосходительство Уильям Крисчен Буллит, чрезвычайный и полномочный посол Соединенных Штатов Америки, вручил свои верительные грамоты.

«Буллит завоюет здесь популярность, — предрекала либеральная газета „L’Europe Nouvelle“. — У него утонченные космополитические взгляды и обширные европейские связи, качества столь редкие для американского чиновника». Националистическое издание «L’Action Francaise» в лице его редактора Шарля Морра будоражило ультраправые круги упоминанием о еврейских корнях Буллита и его браке с «красной вдовой».

Находясь в Париже, Буллит являлся прежде всего поставщиком разнообразной информации для президента и госдепа. Он развил во Франции весьма энергичную деятельность, которая далеко выходила за пределы его официальных полномочий. Биллу нередко приходилось выезжать в Лондон, Брюссель, Берлин, Варшаву для непосредственной связи с американскими послами в европейских столицах. Зачастую он действовал как неофициальный инспектор госдепартамента.

Буллит был «глазами и ушами» Рузвельта на Старом континенте. Не слишком доверявший медлительному внешнеполитическому ведомству президент предпочитал получать информацию напрямую от своего конфидента. Свидетельством тесного личного общения с Франклином Рузвельтом стал солидный том корреспонденции «Президенту: лично и секретно», изданный в 1972 году братом посла Орвиллом Буллитом.

Влияние мнения Билла на формирование позиции Франклина Рузвельта трудно переоценить. Он давал немало советов президенту в области международной политики, и его суждение подчас оказывалось решающим для дипломатических решений, осуществляемых в Вашингтоне. Буллит был в числе немногих, кому разрешалось напрямую звонить главе Белого дома. Телефонный аппарат закрытого канала связи А-3 стоял на столике у постели Рузвельта.

Почти ежедневно друзья обменивались сообщениями, не считая трансатлантических телефонных переговоров. Среди переписки немало и шутливых личных посланий. Из Парижа в числе первых пришло поздравление президенту с его переизбранием на второй срок: «Томас Джефферсон только что позвонил мне и сказал, что этим утром пришел Александр Гамильтон и признался, что американскому народу можно доверять. Поздравляю!»

Американское посольство на Площади Согласия в Париже, по словам современников, напоминало пчелиный улей — здесь шла активная видимая и невидимая политическая и деловая жизнь. По слухам, в винном погребе Буллита находилось восемнадцать тысяч бутылок винтажных сортов, а шеф-повар посольства удивлял даже столичных гурманов. Министры и парламентарии с удовольствием обедали у американского посла, а застольные беседы превращались в бесценный источник аналитической информации. Билл, по словам сотрудника администрации Рузвельта Х. Икеса, «практически спал с французским кабинетом», что позволяло ему отправлять в Вашингтон самую свежую и конфиденциальную информацию. Впрочем, эффективность усилий посла сводилась на нет изоляционистской политикой Соединенных Штатов и внутренним кризисом в самой Франции. За период с 1932 по 1940 год дюжина премьер-министров получила вотум недоверия парламента. Франция словно подтверждала высказывания Гитлера и Сталина о «разложении» европейских демократий.

В мае 1937 года посол пишет президенту: «Париж становится сумасшедшим домом, и каждый день до пятидесяти персон появляются с рекомендательными письмами от государственного секретаря и сенаторов. Но американские визитеры не самые худшие. Вчера я вынужден был принимать за обедом пять членов августейших семей, и в дополнение — брата афганского шаха!» Буллит продолжает в столь же шутливом тоне: «Я отыскал лучшее место во всей сельской Франции, маленький особняк в парке Шантийи… Когда-то здесь располагались угодья принца Конде и Людовика XIV». Посол нашел это место летнего отдохновения в тридцати милях от Парижа, рядом со знаменитым замком Конде. Особняк находился в запущенном состоянии и был сдан американцу на условии, что тот произведет капитальный ремонт. Но, как писал президенту посол, за умеренную плату «я получил в свое владение целый парк Шантийи!» Здесь Буллит укрывался от суеты французской столицы и писал свои аналитические письма. Интересно, что неподалеку от Шантийи, в глубине громадного леса, затерялся старинный город Компьен, которой столь много значил во французской истории.

Министр иностранных дел Франции Жорж Боннэ вспоминал дружбу с американским послом: «Сильный духом, полный воображения, приятный и веселый собеседник, он быстро завоевал Париж». В романе «Ночь нежна» Фицджеральд писал о своем герое: «От него исходила сила, заставляющая людей подчиняться ему с нерассуждающим обожанием, и лишь какие-нибудь закоренелые брюзги и маловеры могли против этой силы устоять». Другой стороной портрета был Буллит-отшельник, сбегавший в Шантийи для уединенных раздумий. Вход в этот дом был открыт только для самых близких друзей. Тот же Фицджеральд отметил в записных книжках: «Всем, кто проводит жизнь среди приятелей, являясь частицей людского стада, трудно по-настоящему бороться с тем неизбежным одиночеством, которое такая жизнь за собой влечет».