Вампир Лестат - Энн Райс

Несмотря на то что никто не сказал мне ни слова, этот случайпослужил мне хорошим уроком. Я понял, что очень испугал их.

Чуть позже я дал своему адвокату последнее в ту ночьпоручение: он должен купить подарок не менее чем за сто крон и отправить еговладельцу театра, господину Рено, вместе с письмом от меня с выражениемблагодарности за проявленную им доброту.

– Выясните, в каком положении находится сейчастеатр, – добавил я, – есть ли у него какие-либо долги.

Стоит ли говорить, что сам я и близко не подойду к этомутеатру. Они не должны даже догадываться о том, что произошло, их не можеткоснуться подобная скверна. Ну вот, теперь я, кажется, сделал все, что мог, длятех, кого действительно любил.

Когда наконец все было позади и соборные часы, возвышающиесянад белыми крышами городских домов, пробили три часа, я вдруг почувствовал, чтоужасно голоден и запах крови преследует меня повсюду. Оглядевшись, я обнаружил,что стою один посреди пустынного бульвара Тамплиеров.

Растерзанный колесами экипажей снег превратился в жидкуюгрязь, а прямо передо мной была обшарпанная стена театра Рено с сохранившимисяна ней обрывками афиш, на которых еще можно было прочесть написанное краснымибуквами имя молодого актера Лестата де Валуа.

Последующие ночи я провел весьма бурно. Я впитывал в себяПариж так, словно пил горячую кровь. Едва наступал вечер, я отправлялся в самыезлачные места, где нападал на воров и убийц. Иногда я устраивал себеразвлечение и позволял им какое-то время сопротивляться, давая шанс защититьсвою жизнь, а потом с ужасным оскалом и рычанием заключал их в смертельныеобъятия и пировал до полного насыщения.

Я попробовал на вкус убийц самых разных типов: огромныхгромил; малорослых, но чрезвычайно крепких и жилистых; темнокожих и густозаросших волосами… Но больше всего мне нравились юные мерзавцы, готовые лишитьчеловека жизни всего за несколько лежащих в его кармане монет.

Я с наслаждением слушал их вопли и проклятия. Иногда яхватал их одной рукой и со смехом издевался над ними, доводя буквально добелого каления, забрасывал на крыши домов ножи и вдребезги разбивал о стеныпистолеты. И при всем этом мне не приходилось прилагать слишком большие усилия.Единственное, что вызывало у меня отвращение, – страх. Как только ячувствовал, что жертва боится, я тут же терял к ней всякий интерес.

Со временем я научился оттягивать момент убийства. Я пилкровь одного, потом другого, потом делал несколько поистине смертельных глотковкрови третьей или четвертой жертвы. Ради собственного удовольствия я продлевалпроцесс охоты и борьбы. Когда же наконец я чувствовал, что насладился в полноймере, что мною выпито такое количество крови, которого хватило бы для насыщениякак минимум шести вампиров со здоровым аппетитом, я отправлялся исследоватьсовсем другой Париж. Я проводил удивительные, волшебные часы. Раньше ни о чемподобном я и помыслить не мог.

Но прежде всего я шел в дом Роже, чтобы узнать новости оНикола и о своей матери.

Ее письма были полны счастья, она от всей души радоваласьмоим успехам и обещала отправиться весной в Италию, если, конечно, ей хватитсил, чтобы перенести такое путешествие. А сейчас ей необходимы книги, парижскиегазеты и ноты, чтобы она могла играть на посланных мною клавикордах. Она хотелазнать, действительно ли я совершенно счастлив. Сумел ли добиться всего, о чеммечтал? Ее одновременно радовало и пугало столь неожиданное богатство – должнобыть, в театре Рено мне чрезвычайно везло. Она просила меня довериться ей ирассказывать все без утайки.

Читать ее письма было для меня сущей мукой. Мне приходилосьбесстыдно лгать ей, что никогда не было мне свойственно. Но ради матери я готовбыл стать даже лжецом.

Что касается Ники, я должен был предвидеть, что его неудастся обмануть подарками и туманными россказнями, что он потребует встречи сомной. Именно на этом он продолжал настаивать и даже пытался припугнуть Роже.

Однако его угрозы ни к чему не привели. Мой поверенный немог сказать ничего, кроме того, что велел сказать ему я. А сам я так боялсявстретиться с Ники, что даже не спросил у адвоката адрес новой квартиры друга.Я только приказал ему удостовериться в том, что Ники действительно берет урокиу итальянского маэстро и у него есть возможность получить все, что он пожелает.

Почти против своей воли я все же каким-то образом сумелузнать, что Ники не ушел из театра. Он продолжал играть на скрипке во времяпредставлений в театре Рено.

Сама мысль об этом сводила меня с ума. Я не мог понять,какого черта ему это нужно.

Да все очень просто. Он любил театр так же, как и я. Насамом деле мне не нужно было ничего объяснять. В этом маленьком, похожем накрысиную нору театрике мы все были как родные. Не говоря уже о том волшебноммоменте, когда занавес взлетает вверх и публика начинает аплодировать икричать…

Что ж, следует отправить в театр побольше вина и шампанского.И послать цветы Жаннетт и Лючине, девушкам, которые нравились мне большедругих. И еще много золота для Рено. Необходимо также оплатить все долгитеатра.

Прошло немного времени, и все было исполнено. Однако Ренопришел от этого в полное замешательство и был чрезвычайно смущен. Через двенедели Роже сообщил мне о предложении Рено.

Он хотел, чтобы я выкупил театр и оставил его работать вкачестве управляющего. При наличии достаточного количества денег на новыепостановки и переоборудование сцены он сможет создать великолепные спектакли итаким образом осуществить свои грандиозные замыслы. С моими деньгами и его умоми способностями мы заставим говорить о театре весь Париж.

Я не смог ответить сразу. Мне и в голову не приходило, что ямогу владеть театром точно так же, как владею сундуком с драгоценностями,одеждой или кукольными домиками, посланными моим племянницам. Я отказался ивышел, громко хлопнув дверью.

Но быстро вернулся.

– Хорошо, – сказал я Роже, – покупайте театри дайте Рено десять тысяч крон, которыми он может распорядиться по своемуусмотрению.

Это было поистине целое состояние. И я сам не знал, почемувдруг решил так поступить.

Боль скоро пройдет, думал я, должна пройти. А сейчас мнеследует собраться с мыслями и взять себя в руки. Я должен наконец понять, чтотакого рода вещи не могут на меня воздействовать.