Первые - Жозефина Исааковна Яновская

Вейерштрасс сердито поверх очков посмотрел на сидящую перед ним девушку, на ее коротко стриженные волосы. Надо постараться избавиться от непрошеной гостьи.

Профессор берет со стола лист бумаги и пишет на нем условия трех задач. Очень трудных. Даже лучшие его ученики вряд ли справились бы с ними.

— Вот, — говорит он. — Если решите, приходите. Если нет — тогда уж посоветую вам выбрать в жизни путь менее трудный.

Гостья пробежала листок глазами, сложила вчетверо, поблагодарила и ушла.

Прошло три дня. Профессор уже и забыл о странном визите.

Как вдруг под вечер опять раздался звонок. Вейерштрасс был в саду. Он любил в часы досуга сажать цветы, поливать деревья.

— Карл, — говорит сестра, — к тебе опять эта русская.

— О, это мне начинает не нравиться. Я же сказал ей… Задачи, конечно, она не решила. Ну, раз пришла, пусть идет сюда.

Русская девушка проходит в сад и протягивает профессору тетрадку, тесно исписанную значками и формулами.

Карл Вейерштрасс надевает очки.

— Интересно знать, — бормочет он, — есть ли хоть приближение к истине…

Он читает, и по мере чтения лицо его становится удивленным, светлым, радостным.

— О! — восклицает он. — Так, так! Правильно!

Он смотрит на Софью, и у него невольно вырывается вопрос:

— Вы сами решали?

— Сама, — смущенно улыбаясь, отвечает Софья.

Тут только Вейерштрасс замечает, как она молода и хороша собой. Ее юное лицо полно такой живости и непосредственности, в больших блестящих глазах столько мечтательности и силы мысли.

— Расскажите мне подробней, где и у кого вы учились? — спрашивает профессор.

Только теперь Софья вынимает письма гейдельбергских профессоров.

— Я сделаю все возможное, чтобы вы были приняты в наш университет.

— Мне надо, чтобы и подруга. Она химик.

— Хорошо. Я поговорю и о ней.

Когда русская девушка ушла, старый ученый долго еще сидел в своем кабинете.

— Карл, иди ужинать, — позвала сестра.

— Клара, зайди посмотри, как она красиво решила.

— Но я в этом ничего не смыслю.

— Я тоже решал бы так. Самым коротким, но и самым трудным путем.

_____

Катя подошла к окну, осторожно заглянула за занавеску. Так и есть, опять этот тип! Стоит напротив, уткнулся в афиши. А вчера, когда она выходила из дома, он шмыгнул в кондитерскую рядом. Не иначе, как за ее квартирой установлена слежка. Надо что-то предпринять. Но сегодня она должна во что бы то ни стало быть на рабочем кружке.

Под вечер Катя вышла из дому. Оглянулась кругом. Как будто ничего подозрительного.

Катя пошла к остановке конки. Вот показались две рослые лошади, запряженные в двухэтажную колымагу. По винтовой лестнице Катя забралась на империал. Отсюда ей хорошо была видна улица.

Катя еще раз огляделась. Сейчас конка тронется. И в этот момент она опять увидела того человека. Он подбежал к конке и тоже влез на империал.

Теперь Катя могла хорошо его разглядеть. Это был тощий пожилой мужчина. Глаза его закрывали темные очки. Он сейчас же вынул газету и сделал вид, что читает.

«Погоди же, я оставлю тебя с носом», — сказала сама себе Катя.

Конка медленно тащилась вдоль Садовой улицы. У Гостиного двора она остановилась.

Катя быстро спустилась вниз и пошла по улице. Но она увидела, как тот мужчина тоже сошел с конки. За спиной она явно слышит шаги своего преследователя.

Неожиданно Катя свернула в подъезд красивого трехэтажного дома. Швейцар в золоте, низко кланяясь, отворил ей двери.

Через полчаса богатая карета, запряженная парой лошадей, выехала из ворот дома. Кучер гикнул, щелкнул бичом. Чистокровные рысаки, серые в яблоках, лихо взяли с места и понеслись, высоко вскидывая тонкие ноги.

В карете сидели молодой офицер в гвардейском мундире и дама. На лицо дамы, согласно канонам моды, была опущена вуаль. Офицер что-то говорил своей спутнице, и, наклонившись к нему, она весело смеялась.

Карета вылетела на Невский и помчалась, видно, на гулянье, в сторону островов.

Но, порядком отъехав, карета боковыми улицами повернула обратно.

— Куда тебя довезти, Катя? — спросил гвардейский офицер. Это был ее двоюродный брат.

Катя задумчиво смотрела в окно. Они ехали по Шлиссельбургскому тракту. Длинный он, этот тракт. И всюду, куда ни глянь, она видит только питейные заведения, кабаки да церкви. Вот вывески: «Тверь», «Лондон», «Василек». Толпится возле народ. Где-то залихватски голосит гармонь. У забора пьяный лежит лицом в грязной луже.

— Останови, — сказала Катя тихо. — Дальше я пойду пешком.

Она свернула в боковую улицу. Грязно. Темно. На Шлиссельбургском тракте есть хоть редкие фонари да у каждого трактира фонарь. Здесь фонарей нет совсем. Только кое-где сквозь маленькие оконца в деревянных хибарках пробивается тусклый свет керосиновых ламп.

Катя подошла к одному окошку, стукнула три раза.

— Кто там? — послышался мужской голос.

— Софья Александровна.

Дверь сейчас же открыли, — видно, ждали.

— Здравствуйте, Софья Александровна. — Так ее теперь называли в кружках в целях конспирации.

— Все собрались? — спрашивает Катя.

— Все. Проходите, пожалуйста. О, да вы в туфлях. В туфлях в наших краях не годится. Снимайте, снимайте. Пока наденьте вот нашу обувку. А туфли пусть подсохнут, — говорит хозяин квартиры, пододвигая Кате тряпичные шлепанцы.

Катя проходит из кухоньки в небольшую комнату. За столом, на кровати, на сундуке сидят человек пятнадцать. Здесь она видит студентов Натансона, Синегуба. Остальные, видно, рабочие. Их сразу можно отличить, людей труда. Руки темные, заскорузлые, в мозолях, с навсегда въевшейся в кожу металлической пылью. У окна Катя замечает двух женщин в платочках. Она обрадовалась. Просыпаются и женщины. Это первые ласточки.

Катя рассказывает о делах за границей, о Русской секции. И, глядя в устремленные на нее любопытные глаза под цветными платочками, подчеркивает, что в секции половина женщин.

— Так тож небось учителки али дворянского роду. А наши разве разумеют! — вставляет рыжий вихрастый парень, с усмешкой взглядывая в угол у окна.

— Не дурней тебя! — бойко отрезает девушка со вздернутым носиком и краснеет.

— Будет вам, дайте послушать Софью Александровну, — отмахивается пожилой рабочий. — Я так понимаю, Софья Александровна, ежели мы сами не возьмемся за свое дело, то никто нам не поможет. А браться надо всем вместе, гуртом. Мы вот в мае, к примеру, бастовали, так кое-чего и добились. Потому что остановилась враз вся бумагопрядильня, а кого хозяин нанимал, мы их не допускали до работы, отговаривали. А если б к тому еще и другая фабрика остановилась, и третья. Да кто бы нам помог, семьям нашим, перетерпеть это время — еще бы не то было. Так я понимаю?

— Так, так, — кивает головой Катя. — И