Алкоголик - Андрей Воронин

Он стал от нечего делать разглядывать слушателей и неожиданно столкнулся взглядом с каким-то незнакомым человеком средних лет. Наружность у этого гражданина была самая непримечательная, и Абзац не понимал, что привлекло его внимание в этом плотном, как постаревший Колобок, невзрачном лысоватом блондине в линялом джинсовом костюме и белых кроссовках. Туго обтянутое футболкой объемистое брюшко этого почитателя «Битлз» откровенно выпирало между полами его джинсовой куртки, а выражение лица живо напомнило Абзацу ту почти комичную печаль, которую можно видеть на мордах охотничьих собак. Между указательным и большим пальцами правой руки этот бывший блондин катал сигарету, разминая ее перед употреблением. Лицо у него при этом сохраняло скорбное выражение, но глаза — Абзац готов был поклясться в этом — смеялись, из чего следовало, что незнакомец видит рассказчика насквозь и от души потешается над его историей, хотя предпочитает держать свое мнение при себе.

Не удержавшись, Шкабров позволил себе слегка улыбнуться: блондин понравился ему чем-то неуловимым. Чем конкретно, объяснить было бы трудно, но возникшая симпатия была взаимной — «Колобок» ответил на улыбку Шкаброва, глаза у него на мгновение потеплели. Потом, словно вспомнив что-то и спохватившись, он принялся оглядываться по сторонам и вскоре отчалил от группы, где стоял Абзац. Он ушел, не оглянувшись, и Шкабров подумал, что так и должно быть. Возможно, он принял желаемое за действительное, решив, что встретил человека, который был ему чем-то близок. И потом, что это значит: близок?

«Черт знает что, — подумал Абзац, отходя от группы, где уже разгорелся ожесточенный спор. — Симпатии, улыбочки… Это еще можно было бы понять, будь на месте того блондинчика красивая женщина. Что мне померещилось в этом пузане? Вот именно — померещилось… Нет в нем ничего и быть не может. Да и не нужно мне это все. У меня своих забот полон рот… Улыбается он! Может быть, как раз он за мной следит, отсюда и улыбочки…»

Высмотрев свободное место на краю скамейки, Абзац присел, заложив ногу за ногу, и закурил. На бульваре зажглись фонари, мошкара бестолково толклась в конусах отбрасываемого ими света. Небо сразу же потемнело и словно исчезло вовсе, заслоненное электрическим сиянием. Где-то за спиной у Абзаца забренчала гитара, и несколько голосов нестройным хором затянули «Желтую субмарину». Шкабров слегка поморщился: он терпеть не мог всех этих туристических штучек наподобие хорового пения у костра. Кроме того, его всегда коробило, когда хорошую музыку упрощали и уродовали неумелым исполнением. Он даже обернулся через плечо, почти уверенный, что увидит в сгущающейся темноте разгорающееся пламя костра, но никакого костра на Гоголевском бульваре, конечно же, не было и в помине.

«А ведь мой „хвост“, наверное, с ума сходит, пытаясь понять, какого черта я здесь делаю, — подумал Абзац, снова принимая нормальное положение и откидываясь на спинку скамьи. — Ничего, ничего, пусть поломает голову, поупражняет мозги. Ему это будет оч-чень полезно…»

На другом конце скамьи пожилой гражданин с длинными седеющими волосами беседовал с прилично одетым мужчиной примерно одного с ним возраста, по виду — типичным чиновником. Эти двое обсуждали сравнительные достоинства бобинных магнитофонов «Юпитер», «Орбита» и «Маяк» с таким жаром, словно эти древние гробы только вчера появились на прилавках столичных магазинов. На скамейке рядом с длинноволосым лежало несколько картонных коробок с бобинами. «Господи, — подумал Абзац, — ну и паноптикум! Но здесь как-то уютно, словно вся эта компания открыла секрет управления временем и по вечерам, устав от суеты, в полном составе отправляется в начало семидесятых, чтобы там расслабиться и набраться сил для следующего дня.»

— Эй, отец, — услышал Абзац чей-то развязный, откровенно пьяный голос и поднял голову. — Музычку продаешь?

Вопрос был адресован длинноволосому соседу Абзаца. Задал его юнец лет двадцати с небольшим — крепкий, румяный, голубоглазый, что называется, кровь с молоком. Росточка в этом крепыше было чуть-чуть поменьше двух метров, из распахнутого ворота его легкой рубашки словно невзначай выглядывал треугольник тельняшки с голубыми полосками. Румянец на его щеках горел неровными пятнами, которые то и дело буквально на глазах меняли свои очертания, и Шкабров понял, что юноша пребывает в состоянии пьяного куража. Ему сразу же захотелось уйти: он был не в том возрасте и положении, чтобы от нечего делать ввязываться в случайные уличные скандалы.

А в том, что дело пахнет скандалом, можно было не сомневаться, поскольку за румяного амбала, сильно шатаясь, цеплялся еще один молодой человек, тоже пьяный в дым и тоже в десантном тельнике. Услышав слово «музыка», он с заметным усилием вскинул тяжелую голову и зашарил по лицам присутствующих мутным, ничего не понимающим взглядом.

«Какого черта я тут сижу? — подумал Абзац. — Надо уходить, пока не началось. До чего же я ненавижу эти молодые сытые хари в тельниках и беретах разных мастей! Возвращаются из своих горячих точек и всю оставшуюся жизнь ищут, кого бы им поставить на колени мордой к стене…»

— «Руки вверх» у тебя есть? — продолжал допрос румяный защитник отечества. — «Крошка моя, я по тебе скучаю…» есть?

— Дерьма не держу, — сдержанно ответил длинноволосый.

Его прилично одетый собеседник бочком двинулся к выходу из сквера, поняв, как видно, что дальнейшее пребывание здесь может оказаться опасным для здоровья. Абзац удивился: седой битломан словно специально нарывался на неприятности. Мог бы, кажется, ответить и повежливее… Хотя этим пьяным отморозкам наверняка безразлично, что и в какой форме им ответили: все равно найдут к чему прицепиться.

— Дерьма-а, — с непонятной интонацией протянул румяный. — Ий-ясно. А что у тебя есть? Муслим Магомаев?

— Шли бы вы, ребята, — по-прежнему сдержанно предложил длинноволосый. — Здесь вы для себя ничего не подберете. Вы же видите, у меня одни бобины.

— А ты чего нас посылаешь? — неожиданно подал голос приятель румяного. — Ты кем командуешь, козел волосатый? Витек, дай ему в рыло! Патлы отрастил, педик старый, и еще командует!

«Все, — подумал Абзац. — Начинается. Ведь у нас без этого нельзя. Пора домой», — решил он, но почему-то остался на месте.

— Гля, точно, волосатый! — неизвестно чему обрадовался румяный. Мужик, ты что, педик? Или это у тебя парик? А ну, дай пощупать!

Длинноволосый отшатнулся, но было поздно: рука румяного уже крепко ухватила его за волосы. Абзац на мгновение зажмурился, снова открыл глаза и тряхнул головой, словно отбрасывая упавшую на глаза прядь. Фантомные ощущения, подумал он. Вот что такое — фантомные ощущения. Отрезанные руки ноют к дождю, отрезанные волосы лезут в глаза… Черт, их всего двое. Маловато. Хотя, с другой стороны, голубые тельники хоть к чему-то да обязывают… Как это здорово, что я без оружия!

Абзац встал, понимая, что сейчас сделает глупость. Ему хотелось делать глупости с самого утра, а теперь нарыв лопнул, и Шкабров вдохнул полной грудью прохладный вечерний воздух, с первобытной радостью освобождаясь от всего человеческого. Он коротким движением отшвырнул в сторону недокуренную сигарету, шагнул вперед и без объявления войны врезал румяному по зубам, разом разбив костяшки пальцев и даже не почувствовав боли. «We are living in yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine!» — все еще горланили за спиной. Приятель румяного с неожиданной прытью рванулся вперед и раскрутился в классической «вертушке», норовя засветить Абзацу ногой по физиономии. Абзац небрежно блокировал удар правой рукой, и десантник, не удержавшись на ногах, с невнятным ругательством нырнул головой в асфальт, словно хотел посмотреть, что делается в метро.