Серебряная кровь - Рейчел Хартман

Он сказал:

– Меня поражает мантра, которую ты придумала. Будучи собой, ты знала, что это приказ Джаннуле: «Зашла в коттедж, вышла из ума». Но когда она обрела над тобой контроль – а ты предвидела, что это может случиться, – ты восприняла эти слова как предостережение, совет не заходить внутрь. И это сработало.

На самом деле, в какой-то момент я была на волосок от провала. Я пыталась об этом не думать.

– Что теперь с ней будет? – спросила я. На моих плечах по-прежнему лежал груз вины.

Он задумался.

– Полагаю, окунувшись в твое сознание, она не сможет выйти из того дома. Если она не любит сидеть одна в темноте, она потеряет к тебе интерес и вернет свой разум внутрь себя.

Находиться внутри Джаннулы было страшной судьбой. Мне до сих пор хотелось избавить ее от этой каторги. Я знала, что чувство вины останется со мной надолго.

Я задумчиво постучала флейтой по подбородку. Меня переполняла благодарность Орме за его помощь. Я так хотела обнять его и сказать, что я его люблю, но он к подобному не привык. Мы оба не привыкли. Поэтому я произнесла другие слова:

– Если бы ты не заметил… и если бы тебе было все равно… В общем, если бы ты тогда меня не предупредил, не знаю, что могло бы случиться.

Он фыркнул, поправил очки и проговорил:

– Отдай должное самой себе. Ты прислушалась к моим словам, хотя я сомневался, что ты это сделаешь. А теперь давай начнем. Сыграй-ка мне сюиту Тертиуса.

Когда Джаннула заговорила со мной голосом Джианни, воспоминания лавиной обрушились на меня. Я выбежала из камеры, протиснулась мимо озадаченного Моя и бросилась в свою комнату в Палашо Донкэс. Зарывшись под одеяла, я пролежала без сна до утра, снова и снова переживая то, что когда-то произошло: предательство Джаннулы, ужас от случившегося, чувство вины, бесконечную тоску.

Чуть только рассвело, я постучала в дверь Жоскана. Он открыл лишь через несколько минут. У него был заспанный вид, и он на ходу заправлял рубашку в бриджи, которые, очевидно, только что натянул.

Из меня посыпались торопливые, жалкие слова:

– Я тут подумала. Не нужно везти дикаря в Сегош.

– А что вы предлагаете? – хрипло спросил Жоскан. Видимо, я и правда его разбудила. – Отпустить его обратно на волю?

Если Джаннула заставила его говорить, значит, она могла последовать за нами при помощи его когтистых ног – она ведь когда-то гуляла по Лавондавилю в моем теле. Я не знала, что ей нужно, но хотела держаться от нее как можно дальше.

– Разве лорд Донкэс не хотел заключить его в тюрьму прямо здесь – в том месте, где произошло убийство?

– Он бы предпочел поступить именно так, – сказал Жоскан, сложив руки на груди. – Вчера я был вынужден не на шутку испытать его терпение и привести тысячу аргументов, чтобы он позволил нам забрать это существо в Сегош.

– Значит, он обрадуется, узнав, что вы передумали.

– А что вы прикажете делать, когда мне в следующий раз понадобится переговорить с ним или любым другим баронетом? – резким тоном спросил Жоскан. От неожиданности я отпрянула назад – никогда раньше я не видела, чтобы он на кого-то сердился. – Я обращаюсь к ним от лица графа Пезавольта, – продолжил он, – но я должен соблюдать осторожность. Он не какой-нибудь наследный монарх, благословленный небесами, чьи прихоти нельзя ставить под сомнения. Он руководит страной только благодаря поддержке баронетов. Вчера я значительно истощил запас доверия лорда Донкэса и не могу позволить себе попасть в неловкое положение. Если я брошу его позволение ему же в лицо, он тут же усомнится в том, что мне – и графу – можно доверять. А это, несомненно, подорвет баланс сил.

Мне было нечего ответить. Он понимал особенности политики Ниниса, а я – нет. Я слегка поклонилась в знак согласия и пошла прочь, намереваясь проведать Абдо в лазарете. Жоскан, видимо, понял, что повел себя со мной слишком сурово, и крикнул мне вслед:

– Серафина, если вы опасаетесь за нашу безопасность, мы его свяжем. Восьмерка знает толк в своем деле.

Я обернулась к нему и подошла на несколько шагов, после чего снова поклонилась. Я улыбалась, чтобы скрыть безумный ужас, поселившийся в моем сердце. Солдаты Восьмерки могли связать Джианни по рукам и ногам, но меня пугала женщина, которой удалось связать его разум.

Обратный путь до столицы занял у нас в два раза меньше времени, чем путешествие в горы. Во-первых, теперь мы ехали по хорошим дорогам, а во-вторых, нам больше не нужно было никого искать. Жоскан знал, где менять лошадей, и всегда мог сказать, безопасно ли продолжать путь после наступления темноты. Что касается Джианни Патто, солдаты связали ему руки и опутали его туловище свинцовой цепью, напоминающей конскую упряжь. Он с легкостью поспевал за нашими лошадьми и не пытался ни на кого напасть, а в его голубых, как лед, глазах сохранялось отсутствующее выражение.

Я следила за ним с зоркостью ястреба, но Джаннула больше не пыталась говорить его голосом. Приходя ночью в сад гротесков, я ощущала болезненную пустоту на том месте, где раньше жил Малыш Том.

Абдо мучился от боли и почти не разговаривал. Казалось, что кинжал не только перерезал сухожилия на его запястье, но и проткнул его неугомонный, радостный дух. Как ранение скажется на его способности танцевать? Если бы меня лишили возможности играть музыку, это стало бы для меня смертельным ударом. Я не сомневалась, что танцы значили для Абдо не меньше. Солдаты везли его по очереди – даже те, которые когда-то при виде его делали знак святого Огдо. Прежде всего он был ребенком, и это вызывало в них сочувствие. Он сидел, скрючившись, на передней луке седла и опирался головой на чьи-нибудь блестящие доспехи.

Когда перед нами наконец замерцали огоньки столичных факелов, уже наступила темнота и на поля опустился туман. Два самых юных солдата радостно вскрикнули и пришпорили коней, наперегонки поскакав к городским воротам.

– Ох уж эта молодежь, тратит молодость понапрасну! – рассмеялся Мой, который вез Абдо на своей лошади.

Из сторожки послышались встревоженные окрики. В ответ наши солдаты завопили что-то в меру неприличное. За семь недель путешествия мой нинийский пополнился одними грязными ругательствами. Стражи отозвались в той же манере, и со всех сторон зазвучал смех.

Железные засовы жалобно заскрежетали, и городские ворота распахнулись. Из-за них тут же показался миниатюрный бледно-серый ослик, на котором восседала дама Окра Кармин, в свою очередь, извергавшая из себя ругательства; за ней следовал человек в темных одеяниях. Свет факелов отражался от очков дамы Окры, а на ее губах играла презрительная усмешка.

– Перестань смотреть на меня с таким изумлением, – крикнула она, пришпорив своего крошечного скакуна. – В последнее время у меня были дурные предчувствия на твой счет, Серафина. От них у меня болел живот, будто от гнилой свеклы.