Анжелика. Том 3. Королевские празднества - Анн Голон

Внезапно наступила полная тишина.

Вошел король. Анжелике удалось влезть на маленький табурет.

— Он похож на мумию, — прошептал Пегилен.

И действительно, кожа Филиппа IV была желтой, как пергамент. Больная, слишком жидкая кровь окрашивала нездоровым румянцем щеки монарха. Он прошел к своему столу, шагая, словно марионетка на ниточках. Большие тусклые глаза, не мигая, смотрели прямо перед собой. Выдающийся вперед худой подбородок, красные губы и редкие медно-золотистые волосы только усиливали его болезненный вид.

Однако, проникнувшись сознанием своего почти божественного величия, он не допускал ни единого жеста, который бы не предписывал этикет. Филипп IV был закован в свою власть, как в доспехи, и, в одиночестве сидя за столом, ел гранат маленькой ложечкой так торжественно, словно совершал богослужение.

Между тем толпа бурлила и разрасталась. Сзади напирали все новые зрители, и первые ряды внезапно подались вперед, к королю. Еще немного — и его стол бы перевернули.

В зале было нечем дышать, и Филиппу IV стало нехорошо. На мгновение все увидели, как он поднес руку к горлу, чтобы отодвинуть душивший его кружевной воротник и глотнуть воздуха. Но тотчас снова принял величественный вид, словно добросовестный актер, готовый ради роли на любые муки.

— Кто бы мог подумать, что этот призрак плодит детей, как петух? — не унимался неисправимый Пегилен де Лозен, когда они собрались на улице после окончания обеда. — Его незаконнорожденные отпрыски заполнили своими криками кулуары дворца, а вторая жена продолжает рожать заморышей одного за другим. Только вчера они лежали в колыбели, а сегодня уже покоятся в усыпальнице Эскориала.

— Последний, говорят, умер, когда мой отец отправился послом в Мадрид просить руки инфанты, — вступил в разговор Лувиньи, один из сыновей герцога де Грамона. Правда, с тех пор родился еще один, но и он уже одной ногой в могиле.

— Нет-нет, — возразил граф де Сент-Амон, — это не совсем так. Инфант Фелипе-Просперо[173]еще жив. Но жизнь в нем едва теплится. В четыре года его силы поддерживает только молоко кормилицы. Молодая королева Мария-Анна Австрийская вновь беременна. Это одна из причин, по которой она не смогла сопровождать короля. Испанцы надеются, что на этот раз на свет появится здоровый наследник.

— Он умрет, — произнес маркиз д'Юмьер, — и кто тогда унаследует трон Карла V? Инфанта — наша королева!

— Вы заглядываете слишком далеко в будущее и судите чересчур поспешно, маркиз, — возразил герцог Бульонский, известный пессимист.

— Откуда вам знать, что такую вероятность не предвидели его высокопреосвященство кардинал Мазарини, а возможно, и Его Величество?

— Да-да, наверно, вы правы, но избыток честолюбия никогда не способствовал установлению мира.

Втягивая длинным носом принесенный ветром морской воздух, словно учуял какой-то подозрительный запах, герцог Бульонский проворчал:

— Мир! Мир! Да от него и следа не останется через десять лет!

* * *

Анжелика увидела, что пришли за Мадемуазель, чтобы сопроводить ее в комнаты инфанты, ныне королевы Франции, которая давала обед.

Из-за толчеи молодая женщина не смогла присоединиться к принцессе и предпочла остаться на месте. Тем временем французский и испанский дворы продолжали соперничать друг с другом в изысканности нарядов и танцев. Мадемуазель вскоре вернулась, безмерно довольная тем, что ей удалось встретиться с дочерью испанского короля и новой королевой Франции.

Герцогиня де Монпансье дрожащим от волнения голосом рассказала, что ее проводили к Марии-Терезии, которая обедала в присутствии камер-фрейлин и менин[174]. Великая Мадемуазель присела в реверансе перед молодой королевой, и та ответила ей прелестной улыбкой. «Она показалась мне одновременно такой любезной и величественной, что я уверена — Ее Величество очень понравится французам».

Во время обеда молодая королева то и дело поглядывала на французскую принцессу, свою новую родственницу. Перед тем как выйти из зала, она приблизилась к ней и промолвила с чудной грацией: «Un abrauto le quierodar a escondidas»[175]. Как только королева удалилась в свои апартаменты, главная камер-фрейлина сообщила Мадемуазель, что Их Величество Мария-Терезия хотела бы ее видеть. Встретившись вновь, они присели на карро и немного побеседовали в непринужденной обстановке, а барон де Ватевилль исполнял роль переводчика. Королева спрашивала Мадемуазель о том, красивы ли ее сестры, увидит ли она их в Сен-Жан-де-Люзе?.. Очевидно, Ее Величество испытывает тревогу, но ценит то, что в такой день французская принцесса из ее новой семьи пренебрегла этикетом, чтобы разделить вместе с ней свадебное волнение.

«Это было веление сердца», — говорила Мадемуазель. Но оно явно пришлось не по душе испанскому хроникеру Леонардо дель Кастильо, которому поручили записывать все без исключения события грандиозного праздника. Увлеченный возложенной на него задачей, он не стал скрывать несогласие с тем, будто встреча королей на Фазаньем острове сможет рассеять неприязнь, установившуюся между двумя народами.

«На бракосочетании присутствовала мадам Орлеанская, дочь герцога Орлеанского и двоюродная кузина Его Католического Величества, которая была приглашена во дворец инфанты и присутствовала на обеде Ее Величества. И хотя она прибыла инкогнито, но позволила всем себя рассмотреть и узнать, со свойственной французам бесцеремонностью и полным отсутствием такта».

* * *

— Наш король дает бал сегодня вечером, поезжайте домой, вам нужно переодеться, — сказала Мадемуазель Анжелике.

«Испанцы в печали. Они потеряли инфанту. Но мы — мы получили новую королеву».

«Король желает танцевать. Я пришлю за вами портшез».

Мадемуазель де Монпансье наспех поужинала в Андее и тотчас отправилась к королеве-матери, чтобы рассказать обо всем, что ей довелось увидеть. Она отыскала Анну Австрийскую у кардинала и подробно поведала о своем путешествии, доставив королеве немалое удовольствие.

Так как третьего июня отмечали небольшой религиозный праздник, Мадемуазель отправилась вместе с королевой в церковь к вечерней молитве, а затем вернулась к себе, чтобы переодеться к балу, где она не появлялась со дня смерти отца… Из украшений принцесса, как и ее сестры, предпочла жемчуг, который, как уверяли, являлся вполне уместным во время траура.

* * *

— Поторопитесь, мадам!