Операция "цитадель" - Богдан Сушинский

— Второе. Советским войскам будет дана возможность свободного продвижения по территории Венгрии в любом направлении.

— Этого они могли бы и не писать, — проговорил вождь, снисходительно морщась и не вынимая трубки изо рта.

— Венгерская сторона просит скорее занять советскими войсками Будапешт. — Антонов выдержал паузу, но, поняв, что этот пункт Сталин комментировать не собирается, продолжил: — Венгерская сторона просит, чтобы румынские войска не переходили границ, установленных в 1940 году. Она также просит прекратить воздушные бомбардировки Венгрии. Это все, товарищ Верховный Главнокомандующий.

— Все?! — недоверчиво переспросил «вождь всех времен и народов».

— Когда миссия получит наш ответ, она попросит разрешения передать его в Будапешт шифрованной радиограммой, дабы выиграть время.

— Против радиограммы возражений быть не может, — медлительно произнес Сталин. — А что вы думаете по поводу просьбы о скорейшем занятии нашими войсками Будапешта и просьбы, касающейся сдерживания территориальных притязаний Румынии?

— Выглядит она странновато.

— Это эмоции, — решительно повел мундштуком трубки Сталин.

— Создается впечатление, что нам предлагают защищать Венгрию не только от немцев, но и от румын.

— Мне тоже так кажется, — согласился Сталин. — Поэтому сообщите членам венгерской миссии, что советское правительство считает венгерские предложения неудовлетворительными и неприемлемыми.

Молотов растерянно взглянул на Антонова. Он явно был не готов к такому резкому отвержению предложений Хорти. Тем более что основные пункты предложений Хорти вождю вроде бы понравились.

Однако он напрасно рассчитывал на то, что Антонов не согласится с мнением Сталина. Ни один мускул на лице старого штабиста не дрогнул, словно бы он вообще не придал значения реакции Верховного Главнокомандующего.

— Пусть наркомат иностранных дел, — завершил это обсуждение «вождь всех времен и народов», — совместно с Генштабом подготовит наши предложения по подготовке мирного договора с Венгрией. Это должны быть даже не предложения, а жесткие требования, которые не подлежат обсуждению. И высказать эти требования следует не только от имени нашего правительства, но и от имени правительств США и Великобритании.

В Мюнзинген, где находился только что созданный штаб еще не сформированной Первой дивизии Русской освободительной армии, Власов прилетел под вечер. Городок этот, располагавшийся в горной долине, в предгорьях Швабского Альба[46], казался тихим и полувымершим, однако никаких видимых следов войны здесь не обнаруживалось. Тихим и полусонным Мюнзинген, очевидно, был всегда, со дня своего основания. И даже появление на территории бывшего полкового городка егерей до полутысячи русских солдат ничуть не изменило ни ритма жизни провинциального Мюнзингена, ни самого восприятия его жителями пока еще далекой от них войны.

На небольшом запасном аэродроме, чья посадочная полоса устремлялась в сторону старинного замка «Лихтенштайн», его и начальника штаба РОА, генерал-майора Федора Трухина встретила машина коменданта города, которому позвонили из штаба генерала Кестринга[47]. Минут двадцать они петляли по дороге, старательно огибающей холмы и скалы предгорья, пока, наконец, не оказались в небольшой, застроенной двухэтажными особняками долине, посредине которой, на куполообразном холме, молитвенно тянулся к небесам непровинциально величественный храм.

Но как раз в тот момент, когда он полностью открылся взору Власова, машина резко ушла влево, и вскоре перед русскими генералами предстала высокая каменная ограда, которая так и просилась, чтобы ей придали форму крепостной стены.

— Что за этой оградой располагалось до войны? — поинтересовался Власов у немецкого лейтенанта, который сидел рядом с водителем.

— До недавнего времени здесь располагался полк горных егерей, — как-то неохотно ответил офицер комендатуры, до сих пор сохранявший молчание. — Здесь же находился и центр альпинистской и горнолыжной подготовки. Немало его выпускников сражалось потом у вас, в России, на Кавказе.

— Центр куда-то перевели?

— Закрыли, а полк сначала перевели во Францию, в горную часть Лотарингии, а затем перебросили на «Атлантический вал». Говорят, егеря показали себя истинными храбрецами, вот только гибли они в основном под ударами авиации.

— Слава богу, что не на восточном фронте, — вполголоса, и уже по-русски проговорил Трухин. — А то жители городка ненавидели бы нас.

— На особую любовь рассчитывать тоже не приходится, — заметил Власов. — А вот тем, что здесь наверняка кое-что осталось от центра подготовки, надо воспользоваться.

— Если только немцы не демонтировали его классы и полигон.

— Полигон находится в двух километрах отсюда, в горах, — неожиданно объяснил лейтенант на довольно сносном русском, чем очень удивил генералов. — И пребывает он в неплохом состоянии. Отличные, скажу вам, места, в которых хорошо готовить солдат к действиям в горных условиях. Советовал бы создать там учебный центр вашей армии.

— Откуда у вас знание русского языка? — суховато спросил Власов. То, что до сих пор лейтенант скрывал свое знание языка, не делало ему в глазах командарма чести.

— Мой прадед был русским офицером, который почему-то остался в Германии еще во времена наполеоновских войн.

— Очевидно, дезертировал, — кисловато ухмыльнулся Трухин.

— Исключено, — резко оглянулся лейтенант, которому еще, очевидно, не исполнилось и двадцати пяти. — Он был дворянином и храбрейшим офицером, о чем свидетельствуют высокие награды. Кстати, происходил из княжеского рода Трубецких. Ранение, любовь, тяга к Европе — это допустимо. Но только не дезертирство.

— Прошу прощения, — смутился Трухин. — Признаю, что вопрос оказался некорректным.

— Но в вашем положении — вполне оправданным, — процедил германский офицер, намекая на дезертирство самого Трухина. — Кстати, мое происхождение спасло меня от Восточного фронта, очевидно, в штабе решили, что против русских воевать я буду плохо. Правда, оно не спасло от фронта в Сербии, где я был довольно тяжело ранен.

— Так почему бы вам, как русскому офицеру, не вступить в Русскую освободительную армию? — полушутя спросил Власов. Однако офицер ответил вполне серьезно.

— Если вам понадобится начальник или заместитель начальника учебного центра, я согласен буду служить там, с условием, что вы станете ходатайствовать о повышении меня в чине. Но в армию вашу, господин командарм, я вступать не буду. Как в свое время отказался вступить в ряды русских царских офицеров, хотя меня агитировали представители генерала Краснова. Мой дед, отец, братья — все служили и служат Германии. Как офицер, я присягал на верность фюреру — и это окончательно.