Как ловить рыбу удочкой - Алексей Варламов

— Артур, мы уходим! — сказала Аня, топнув ножкой.

— Ага, ага, — закивал он, хлопая на голой спине комаров.

Я засунул карпа в холщовый мешок, и мы пошли домой. Я шел впереди, гордый собой, недоступный, как кавалер Золотой Звезды, попыхивая на ходу папироской и время от времени перекладывая мешок с одного плеча на другое. А Анечка дулась — она дулась на росу, вымочившую ее кроссовки и шерстяные носки, на комаров, на Артура, на карпа, на меня, она ждала, что снова начну лебезить, — но я теперь сам себя не узнавал, этакого плотного мужичка в посконной рубахе с пушком на верхней губе.

Когда мы подошли к дому, играли гимн, на террасе в утреннем чепце восседала Ксения Федоровна и пила кофий. Увидев нас, она направилась к Ане, сверкая рассерженными глазами, но я выступил вперед, протягивая старушке мешок.

— Ксень Федна, подарочек вот вам, — сказал я как умел обаятельно.

— Аня!

— Что Аня? — устало произнесла моя изменница.

— Где ты была?

— Так, Ксень Федна, — снова вмешался я, — вы думаете легко такое животное вытащить? Вы бы видели, как наша Аня работала!

А карп в утреннем розоватом освещении был превосходен, недаром он прозывался зеркальным, и на его боку отражалось мое самоуверенное, бабушкино суровое и Анино трогательное лицо.

— Ну ладно, — Ксения Федоровна сменила гнев на милость, — если ты была с Сережей, то я спокойна, — и поворотилась ко мне: — А ты вечером приходи, я его приготовлю.

— Благодарю, — ответил я с достоинством.

В то утро за все это время я спал нормальным сном здорового подростка, и лишь часа в три дня меня разбудил свист Артура. Мой друг выглядел еще страшнее, чем ночью, бледный, осунувшийся, с красными слезящимися глазами, он смотрел на меня растерянно и жалко.

— Старик, дашь мне еще закидушки на одну ночь?

Своих закидушек у него не было: Артур всю жизнь ловил рыбу поплавочными удочками и говорил, что иначе теряется удовольствие от созерцания игры поплавка на поверхности воды.

— Да бери, — пожал я плечами, стараясь никак не выказать своей радости и вспугнуть Артура.

— Спасибо, Серега, век не забуду, — проговорил он торопливо и исчез.

А я потянулся и пошел досыпать, но сон уже не шел, и я взял дедову электробритву, впервые в жизни прикоснувшись кружочками лезвий к подбородку.

Карп был приготовлен превосходно, ни до, ни после этого дня я не ел ничего подобного. Мы чинно сидели за столом, беседовали на садоводческие темы, о женщинах-революционерках, но вот кончились последние известия, и мы снова остались одни — Аня и я, и больше не мешал нам незванный гость. Но, увы, наших прежних безмятежных ночей было уже не вернуть, и по Аниному беспокойству я чувствовал, что она думает об Артуре, и, даже отсутствующий, он стоял между нами. Мне бы сейчас встать, подойти к ней, обнять: ну что, малыш?

Но какой она мне малыш… Я встал и сказал:

— Ну пока?

— Иди, Сережа, — и в ее голосе прозвучала благодарность.

И мне вдруг стало так за нее обидно, что впору было кинуться на карьер и приволочь оттуда этого дурня. Ну куда там!

Я вышел из дома и побрел, не разбирая дороги, и теперь мне было не больно, как прежде, а как-то тяжело, однако эта тяжесть казалась посильной, точно я сам добровольно ее на себя взвалил.

Я почувствовал раньше, чем увидел или услышал, догадался, что из темноты на меня снова бежит Найда, выдернул из забора кол и шагнул навстречу овчарке.

— Пошла отсюда!

Она тихо зарычала и стала отступать, точно выжидала удобный момент для броска, но я сделал упреждающее движение, и она так же бесшумно исчезла в ночи, как и появилась.

А я дошел до своей калитки, бросил кол и сел на лавку. Закурил. Вот все и кончилось.

Два следующих дня были пасмурными, с несильным юго-западным ветром, благоприятствующим клеву. Но Артур не приходил, и, значит, карпом у него не пахло. Он пропадал на карьере с утра до ночи, облизывал пересохшие губы, тер тыльной стороной ладони глаза и иногда заскакивал домой перекусить. А я помогал деду чинить сарай, и на душе у меня было пустынно и тихо.

Но на третий день открылась калитка, и в сад вошла Аня. Боже мой, что с ней сделалось! Она выглядела хуже своего возлюбленного.

— Сереж, пойдем рыбу ловить.

— Так ведь клева не будет, Аня.

— Бабушка просила еще ей карпа поймать.

— Ну пойдем, — сказал я обреченно.

По счастью, это была последняя ночь того дачного лета, и только однажды мне пришлось увидать искаженное злобой лицо студента, решившего, что непонятно почему решил ему отомстить и привел для этого на рыбалку бабу, которая полночи проревела в двадцати шагах от костра и так и не дала ему вытащить карпа.

На рассвете начался дождь, и мы пошли домой. Нашу глинистую дорогу размыло, и так мы и шли, спотыкаясь и падая: впереди налегке яростный Артур, за ним с закидушками шел я, а позади плелась Анечка и продолжала, не стесняясь, в голос всхлипывать то ли потому, что хотела обратить на себя внимание, то ли ей уже было все равно. Но мы шли, не оборачиваясь, и, дойдя до улицы Крупской, расстались, чтобы уже никогда не встретиться.

Среди ночи Митя проснулся, и ему стало страшно. Раньше когда он просыпался по ночам, то ничего не боялся, просто лежал и смотрел бездумно и тихо, поджидая сон, а если уставал, начинал плакать, и к нему приходила мать, садилась около кроватки, он засыпал и сквозь дрему слышал: «Какой у меня спокойный, сын». Теперь же впервые он почувствовал, что вокруг него ночь, и знакомые предметы, его окружавшие, показались ему чужими. Он закрыл глаза, но ему стало еще страшнее, он снова открыл их и лежал, боясь пошевелиться и каким-нибудь движением выдать свое присутствие в комнате. Ему хотелось поскорее заснуть и спрятаться от ночи, но сон не приходил, и тогда Митя тихо-тихо не заплакал, а жалобно, по-щенячьи заскулил. В соседней комнате проснулась мать и сонно спросила: «Что с тобой, Митя?», и, услышав ее голос, ребенок заплакал еще громче.

Мать встала и подошла к нему.

— У тебя что-нибудь болит? — спросила она.

Митя покачал головой.

— А что?

— Я хочу к тебе, — жалобно сказал он.

— Но ты же большой мальчик, Митя, — сказала она ласково, — не бойся, сыночка, засыпай. Я рядом.

Она посидела еще немного около его кровати и тихо вышла.

Митя снова остался один, но теперь он больше не плакал, а слушал за стеной дыхание родителей и смотрел прямо перед собой, пока глаза его не закрылись, и он не уснул.

Наутро он ничего не помнил, шалил, тискал кошку, потом ходил с отцом на мульфильмы, катался на санках и прибежал домой, когда смеркалось, краснощекий, возбужденный. Но чем ближе было время сна, тем беспокойнее становился ребенок, плохо ужинал, упрямился и не хотел идти спать.