Иногда Карлсоны возвращаются - Фридрих Незнанский

А у меня из-за этой притворялы, кажется, рухнула семейная жизнь… Да-а, разыграл ты, Сашка, шахматную комбинацию…»

Когда пленка закончилась, Меркулов и Плетнев переглянулись. Что касается Турецкого, то он не мог поднять голову – и совсем не по причине удара, которым его так ловко вырубил Жора… Главный удар был нанесен не по шее, а по самолюбию. Александр Борисович предвидел, что дорогие друзья и сотрудники не простят ему провала. Так оно и вышло.

– Да-а-а, Саня… – протянул Костя Меркулов, старательно добивая лежачего. – Нет слов! Молодец ты, нечего сказать…

– Сам понимаю, – Турецкий мучительно пытался вложить в свой тон хоть какие-то отголоски юмора. – Мне харакири сделать?

– Совещание! – внезапно взвыл Антон Плетнев, посмотрев на часы. – Через полчаса, у рекламистов… Ролик, французы, Савельев! Все, я поехал!

– Нет, Антон, это я поехал. – Турецкий, неожиданно для всех, резко встал. Травмированное тело откликнулось тошнотой и головокружением, однако то и другое было в рамках переносимого, ему не привыкать. Лучше хоть как-то действовать, участвовать в следственных мероприятиях, чем остаться наедине с Меркуловым и выслушивать его поучения! Саша любил своего друга Костю, но отлично знал, что по мере увеличения возраста и служебного положения занудность у него возросла, а тактичность уменьшилась…

Испрашивая взглядом разрешения, Турецкий молча посмотрел на Антона. Тот индифферентно пожал плечами:

– Командир – ты…

Порядок внесения выкупа за похищенного Степана оказался прост, но отличался неопределенностью. Игорю Кулакову предписывалось явиться на Ярославский вокзал и сесть на поезд «Москва – Архангельск», №16, отправляющийся в одиннадцать часов пятьдесят минут. В поезде его будут ждать дальнейшие инструкции.

– Игорь Анатольевич, – настаивал Кротов, – мы не можем брать на себя всю полноту ответственности. Мы обязаны поставить в известность милицию.

Кулаков за одну ночь постарел на десять лет. Он выглядел пассивным и податливым. Но предложение привлечь к делу милицию заставило его вернуться к прежнему тону:

– Да вы что? А если он что-то сделает Степану? Он же велел, чтобы никаких ментов!

– Если он захочет, – спокойно возразил Кротов, – то сделает. Если уже не сделал. Андрей Мащенко очень на вас зол, так ведь?

В сущности, Кротов выходил за пределы профессиональной этики, разговаривая так с клиентом своего агентства. Но ему до смерти надоело, что клиент только и делает, что врет, изворачивается и вместо того, чтобы способствовать освобождению собственного сына, препятствует поимке преступника.

Кулаков испытующе взглянул на Кротова: кажется, сам не помнил, называл он фамилию Мащенко или нет. Вспомнил, что точно не называл, и снова сник.

– Так как же насчет милиции? – скорее не спросил, а потребовал Кротов.

Кулаков бессильно кивнул:

– Привлекайте кого угодно. Только делайте что-нибудь, прошу вас, делайте! Я себе не прощу…

Чего не простит себе Кулаков – давнего преступления или возможной гибели сына – так и осталось невыясненным.

Возглавляющий МУР генерал Владимир Яковлев не нуждался в том, чтобы ему представляли агентство «Глория». А агентство «Глория» не нуждалось в том, чтобы ему представляли молодых, но уже опытных оперативников – Володю Яковлева, сына генерала, и Галину Романову. В помощь этим перспективным сотрудникам выделили группу захвата. Предположительно, у Андрея Мащенко мог быть сообщник… Взять его или самого Мащенко было бы удачей. Случается ведь, что преступники, похищающие детей богатых родителей, так и остаются безнаказанными и пользуются плодами своих неправедных трудов… А тут дело еще осложнялось личными мотивами. Откровенно говоря, мало шансов, что удастся вернуть мальчика живым.

Естественно, отцу об этом не говорили. Кулаков и так был деморализован – страхом за сына, напряжением, недосыпанием, сознанием, что теперь некоторые неблаговидные моменты его прошлого могут стать известны не только ему одному. Он был деморализован даже Ярославским вокзалом, на который вся компания прибыла заблаговременно, – и в ожидании поезда Кулаков шарахался то от бомжей, то от старух с тележками, то от хозяйственных мужиков, волокущих какие-то железные и деревянные громоздкие предметы в направлении пригородных электричек.

«Совсем наш буржуин от народа оторвался, – подумал Филипп Кузьмич. – Так вот при каких болезненных обстоятельствах происходит, высокопарно выражаясь, возвращение к великой сермяжной правде».

Галя Романова ничего такого не подумала. Не отягощенная предыдущим общением с Кулаковым, она сосредоточилась на том, что они должны спасти ребенка. Эта сверхзадача заставляла ее внимательно следить по сторонам, и Галя старательно выискивала своими украинскими, похожими на темные вишни глазами предполагаемого преступника. По телефону сообщили, что Кулаков получит знак в поезде, но возможно, человек, который должен получить от него чемодан с требуемой суммой, уже находится здесь, рядом? И Галя озиралась, отмечая как людей, подпадающих под описание Андрея Мащенко, так и просто подозрительных личностей. Подозрительных набралось – вагон и маленькая тележка: вокзал есть вокзал! А вот приметы Андрея Мащенко оказались, как бы это выразиться, равномерно распределены среди популяции. Попадались сероглазые брюнеты, но невысокие, а также высокие брюнеты, но с черными и карими глазами; раза два мелькнула даже седая прядь надо лбом, но в одном случае она принадлежала молодому парню в дырявых джинсах и с развязными движениями, а во втором – так и вообще почтенной даме. Если Андрей Мащенко явился вместе с ними на Ярославский вокзал, должно быть, он здорово замаскировался!

До отбытия поезда осталось две минуты. Проводницы волновались, хлопали откидной ступенью, торопили уезжающих и провожающих. Нечего делать, пришлось занять свое место в вагоне. Кулаков предусмотрительно занял вместе с сыскной братией целое купе. На посторонний взгляд, это было очень странное купе. Здесь не чувствовалось того воодушевления, которое невольно посещает даже вполне оседлого человека перед дальней дорогой; здесь не размещали в ящиках сумки и чемоданы, не задергивали и не отдергивали занавески, не расправляли на столе салфетку, не ставили на нее бутылку с нагревшейся минеральной водой. Дух путешествия не витал над головами собравшихся здесь. Лица у них были хмурые и скучные, точно они сидели не в вагоне, а в офисе, и до конца рабочего дня оставалось еще добрых пять часов.

Отзвучали вокзальные предупреждения: «Скорый поезд… отправится… с… пути…» – и скорый поезд, покачнувшись, отчалил от Ярославского вокзала. Галя Романова, притулившаяся возле окна, невольно взглядывала на проносящиеся мимо зеленые склоны: уж очень она, южанка, любила лето. Володя Яковлев, сидевший возле двери, изучал коридор. По коридору беспокойно сновало изрядное количество пассажиров, отыскивающих свои места, но непохоже, чтобы кто-то из них стремился передавать Кулакову рекомендации по расставанию с деньгами.