Властелин Урании - Кристиан Комбаз

Он приказал мне перетащить свою постель к дверям сиятельной дамы Кирстен, поселиться у Фюрбома вместе с ее свитой и младшими дочерьми Софией, Сидсель и Элизабет. Лишь сестра хозяина сохранила за собой право вместе с ним жить в Ураниборге. Гинекей теперь находился в основном на ферме, в строении, окна которого с одной стороны смотрели на островерхую голубятню, с другой – во двор с водоемом под сенью громадного дерева. Здесь царила беззаботность, не оправданная ничем, кроме уверенности, что долго отдаваться такому настроению не суждено. К тому же взгляды, которые поселяне и поденщики, проходя мимо, порой бросали на наши невинные игры, внушали мне беспокойство, поделиться которым мне было не с кем, кроме Ливэ, когда она прибыла на остров. Но было уже слишком поздно.

В один прекрасный день Свенн Мунтхе, приметив меня бродящего, как частенько бывало, вокруг дома его отца, сказал мне, что колесо фортуны похоже на это, мельничное, на которое я сейчас загляделся, и вчерашний притеснитель завтра станет жертвой.

Был и еще один зловещий признак. Летом 1595 года число гостей столь уменьшилось в сравнении с теми сотнями, что обычно наезжали сюда с июня по сентябрь, что пиры теперь задавали очень редко. Визит молодого голландца по имени Блау, составителя компасных карт, был одним из немногих последних поводов, как и прибытие тридцатилетнего германского дворянина, рыжеволосого Франца Тенгнагеля Ван Кемпа, взявшего на себя запись результатов наблюдений вместо Шандора Сакаля. (Последний вернулся в Венгрию, не простившись, без церемоний.)

Вместо того чтобы опечалиться при виде внезапно наступившего покоя, более чем ясно говорившего об отступничестве его друзей, Сеньор выказывал по этому поводу радость, используя освободившееся время для составления задуманного небесного каталога. Он возвестил, что скоро счет звезд у него дойдет до тысячи.

Между тем вид у него был все-таки мрачный. Дышал он с трудом, свой медный нос нацеплял как можно реже, потел, сопел, бродил в одиночестве – Хальдор и еще один лакей следовали за ним, несколько приотстав. Казалось, его плечи горбятся под бременем забот, которых никому не дано понять, и хотя Лонгомонтанус, Тенгнагель и прочие говорили с ним только о звездах, забыть о земном ему все же не удавалось.

Вскоре Тюге Браге окончательно заставил своего родителя спуститься на землю.

Молодой человек прибыл на «Веддерене», нагруженном тюками ткани, вместе с Йоргеном, Ливэ и новым рабочим-бумажником, а тот, в свою очередь, вез с собой жену и двоих сыновей. Перемены, что по летнему времени произошли в наших стенах, произвели большое впечатление на старшего из хозяйских сыновей. Он в полный голос отпускал замечания на сей счет, побуждая нас потихоньку вторить ему.

Он зубоскалил, рассказывал нам уйму забавных, весьма нескромных баек. Насмехался над своим братом Йоргеном, строгим и сдержанным, как отец, и, подобно последнему) боявшимся высоты, ненавидевшим сыр, музыку, игривые шутки и светские обычаи. Наконец, умышленно притворяясь, будто понятия не имеет о том, что за время его отсутствия я утратил расположение Сеньора, Тюге вздумал заставить меня вновь переселиться в замок Урании. Но сам не переставал ссориться со своим отцом.

Стараясь не присутствовать при их бурных стычках, я поднимался на галерею, бродил там, смотрел на птиц, что кружили у нас над головами. И тщетно вглядывался вдаль, ожидая, не появится ли снова призрачный остров.

Кончилось тем, что Тюге предпочел вместо Ураниборга поселиться на мельнице в Голландской долине, позвал туда и меня, причем сказал:

– Как я тебя понимаю, что ты сбежал из-под надзора моего родителя с этим музыкантом!

На что я возразил:

– Не от надзора – я бежал, чтобы не видеть его падения.

– Стало быть, и ты тоже считаешь, что все идет к концу? – спросил он. – В Копенгагене ходят слухи, что Ураниборг в опасности. Отец добился от королевы обещания, что я получу в наследство его должности, но с чего бы мне стремиться к этому? Я бы скорее взялся управлять каким-нибудь поместьем подальше от столицы, а то и в Германии, я тамошний язык знаю лучше, чем латынь. Да ну же, Йеппе, подбодрись, жизнь – веселая штука!

И он похлопал меня по спине.

Новый мастер бумажной мельницы, которого его отец нанял, и платил ему золотом, был жирен, как гусь, и так же переваливался при ходьбе. Он исправно хранил альковные секреты Тюге, не мешая ему предаваться любовным безумствам с Ливэ. Она в те дни разгуливала в наряде, украшенном лентами. Было очевидно, что подобная щедрость исходит не от ее хозяйки. Во взгляде девушки уже явственно сквозила печаль: она понимала – скоро ей придется сказать молодому господину, что она отказывается от него. Что до Софии Браге, она наблюдала их идиллию без малейшего беспокойства, уверенная, что Ливэ привязана к ней навсегда.

Над шумящим мельничным колесом имелась ниша, куда мне удавалось забираться по нескольким деревянным ступенькам, мимо вереницы кувалд, что утрамбовывали вонючую массу, выползающую из чана, где квасилось бумажное сырье. Сверху сквозь щель меж бревен можно было всласть любоваться на милующуюся юную парочку. Заглядевшись, я несколько раз едва не свалился прямо под колесо. Один из учеников, желая поразвлечься на тот же манер, пригрозил, Что если я не уступлю ему это местечко, он все расскажет хозяйскому сыну. Но увы: он-то как раз и сорвался под колесо, ему раздробило ногу, и в тот же вечер он отдал Богу душу.

Сеньор допросил оставшихся учеников. Таким образом он узнал о попустительстве, которое проявил новый бумажных дел мастер, покрывая шашни его сына. Но он потратил столько усилий, чтобы убедить этого человека работать на него, что счел за благо воздержаться от упреков. Сыну же сказал: «И ты!» – совсем как Цезарь, скорбя не только об этом безобидном проступке, но о том стечении предательств, что изводило его со времени коронации монарха.

Его жена Кирстен тоже не сумела скрыть, что вступила в галантную связь с молоденьким учеником Блау, а ведь тому было не больше двадцати пяти. Он был смазлив, как сойка, и воротник у него всегда оставался свежим, впрочем, как и все остальное, о чем можно было судить, глядя, как он застегивает свой камзол, справив нужду, прежде чем поспешить во дворец. Магдалена Браге, как и ее сестрица Элизабет, хранили материнскую тайну со всей возможной преданностью. Но слуги Фюрбома и поселяне, пышущие злобой ко всему, что исходило из Ураниборга, едва проведали об это «интрижке, не преминули разнести молву аж до самого Копенгагена.

Делая вид, будто защищают честь Сеньора, на самом же деле удручая его еще больше, злые языки прибавляли, что об измене здесь толковать мудрено, коль скоро и брака-то нет. Ведь он прожил с сиятельной дамой Кирстен Йоргенсдаттер, так и не заключив с нею союза перед Господом. Утверждали также, будто Господин в сговоре с новым мастером подстроили так, чтобы юный ученик угодил под мельничное колесо: боялись, мол, что парень выдаст кой-какие секреты. Но какие именно, никто не говорил.

Разве сеньора Браге не обвиняли еще недавно в убийстве Густава Ассарсона? И разве рыбак Неландер, отказываясь предстать перед хозяином, чтобы ответить за свое пособничество моему побегу, не шепнул пастору Венсосилю, что у двора найдется немало причин прогневаться на господина Тихо? Неландер заявлял, что астрономы-помощники завлекали подростков с кораблей, приводили к своему учителю, который пугал их своим мертвецким лицом, и больше после этого их никто не видел.