Слипперы - Эдуард Иноземцев

Когда Параманис дал ей слово, Вера вздрогнула. Видно было, что ей тяжело говорить. Но потом она все-таки переборола себя и стала рассказывать то, что видела во сне. Рассказ получился отрывочным, не очень внятным, с длинными паузами, но понять его можно было вполне. При определенном усилии, конечно. Я лично всегда воспринимал ее отчеты как просмотр авторского кино. Типа фильмов Тарковского, Параджанова, Антониони, Бергмана или кого-то еще. Растянутые, долгие кадры… Вера и вокруг нее – бушующий океан человеческих страстей. Она настраивается, пытается понять и принять. Вздрагивая и сжимаясь от всего негативного. А волны в основном негативные. И очень редкие волны любви. Она рассказывала, и я видел в лицах людей, готовящихся продать, предать, убить, напасть, подкопаться, пустить сплетню, оскорбить, подсуетиться, заграбастать. Были и те, кто потерял веру, надежду и любовь. Уставшие, больные, разочаровавшиеся. Были просто серые люди, быдло, для которых жизнь сводилась к тому, чтобы пожрать, выпить, трахнуться и поспать. Были редкие люди, стремившиеся к познанию и самосовершенствованию. Мудрецы. Встретила она и одного настоящего святого и одного настоящего грешника. Большинство же были обычными людьми, балансирующими на грани добра и зла, скуки и интереса, веры и безверия, любви и ненависти. Но среди ее многочисленных сновидений прошедшей ночи не было ни одного, в котором фигурировали бы интересующие нас люди. Или они умели хорошо маскироваться, или же на некоторое время прекратили свою деятельность и легли на дно, зная, что их засекли и уже ищут.

– Может быть, стоит предотвратить те два убийства, что готовятся? – спросила Галина. – Ведь Вера видела тех, кто собирается убить…

Параманис отрицательно помотал головой:

– Это нас не касается. Мы не можем предотвращать все то, что происходит или может произойти плохого в Москве. Не наша задача. Меня заботит другое. Куда делись эти люди? Если бы они действовали, Вера бы засекла их. Правда, Вера? – обратился он прямо к ней.

Вера сжала ладони и коротко кивнула.

– Может, они решили переждать, – высказался я. – Они ведь в курсе, что мы идем по их следу.

– В Верочке я не сомневаюсь. Она уже доказывала свои способности антенны. Так что, видимо, это единственное объяснение, – согласился Параманис.

– А что, ваши приборы ничего не показывают? – спросил я невинно.

Параманис посмотрел на меня и ничего не ответил.

– А чем сегодня займемся мы с Галей? – поинтересовался в свою очередь Никанор.

– Тем же, что и вчера. Списком, который я вам дал.

Он побарабанил пальцами пианиста по столу, встал, подошел к окну и постоял некоторое время, глядя на главную улицу страны. Потом повернулся к нам. Вид у доктора наук был почти таким же отрешенным, как у Веры.

– Ладно. Новый рабочий день начался. Приступайте. И будьте на связи в случае чего. Вера, пойдемте. Я отвезу вас домой. Вам надо отдохнуть.

Не глядя на нас, он вышел в холл. Вера молча встала и последовала за ним. Через некоторое время хлопнула дверь, и мы остались вчетвером.

– Вы в спальню? – спросил я Никанора.

Он кивнул. Странно было видеть людей, которые работали лежа, с отключенным сознанием. Но у каждого своя стезя.

– Хотите чаю? – поинтересовалась Маргарита на правах хозяйки.

Оба они отказались. Почти синхронно. Видимо, им не терпелось приступить к путешествиям вне тела. Провожая Галю и Никанора взглядом, я понадеялся, что Марго успела прибраться в комнате. Не страдаю комплексами, но все же…

Наконец мы остались одни. Не считая Багиры, которая возникла у моих ног, потерлась, замурлыкала и крадучись направилась к радиатору. В этой квартире она чувствовала себя намного комфортнее, чем все мы, вместе взятые.

– Ты меня простил? – спросила Марго.

– Стараюсь. Скажи мне, Марго… Ты кто? Лейтенант?

– Капитан.

– А-а-а-а… Ну-ну…

– Что? Я же тебе все объяснила.

– Я и говорю – ну-ну… Ладно. Если ты капитан, тогда я майор. Хотя бы потому, что старше тебя.

– Хочешь, чтобы я выполняла твои приказы? И соблюдала субординацию? – улыбнулась она.

– Да нет. Просто хочу тебя предупредить, чтобы не раскомандовалась…

– По-моему, я и так вела себя тише воды ниже травы…

– Это правильно, – одобрил я. – Тогда вперед, капитан. Нам тоже надо отчитываться по списку…

Следующим в нашем списке был американец. Из Лос-Анджелеса. Лет пятидесяти, из которых лет тридцать он собирал открытки с видами и достопримечательностями Москвы. Просто такое хобби. И за эти тридцать лет он ни разу не был в Москве. Все это и вызвало подозрение у компетентных органов. Если человек целых тридцать лет собирает открытки с видами города, почему бы ему туда не поехать? Ведь это естественно. Не погулять, не посмотреть вживую, не пообщаться, не подышать воздухом любимого города… Не увезти назад сувениров. Не могли в наших компетентных органах понять, что человек тридцать лет не приезжал, потому что открытки одно, а реальность другое. И он боялся разочароваться в городе, которым был так очарован на расстоянии. Такая тонкая психологическая история. Одним словом, когда поклонник Москвы через тридцать лет решился все же на поездку, он вел себя настолько странно, что сразу же вызвал вопросы. И его внесли в список. Но, побывав у него в гостях в качестве журналистов, мы с Марго сняли с него все подозрения. Странности вполне объяснялись. Как мог бы вести себя человек, через тридцать лет встретив свою первую любовь? У него явно были бы перепады настроения. От восторженности к хандре, от хандры к грусти и снова к восторженности. Так и вел себя американец, влюбленный в виртуальную Москву и впервые увидевший ее в реальности. И никакого отношения к энергетическому террору бедный любознательный толстяк, а он был довольно толстым, не имел.

Разобравшись с этим случаем, мы решили, что я поеду к своему знакомому философу выяснять насчет знака на записке, а Марго вернется на конспиративную квартиру, потому что посещать без меня людей из списка не имело смысла. Она умела внушать мысли, но не умела их читать. Тут же и поделили деньги. Их хватило бы на поездки на такси на ближайший месяц. Параманис оказался довольно щедрым.

Борю Ильина я знал около десяти лет. Он был братом моей однокурсницы. Лысенький, полненький и неприметный очкарик тридцати лет, Боря жил вдвоем с матерью в двухкомнатной неотремонтированной и захламленной квартире, в ванной которой протекало уже год, а с крыши – это был последний этаж – постоянно капало в дождливую погоду. Мать, интеллигентная библиотекарша, нервничала и попрекала философа каждый божий день. Боря переносил попреки стоически. Его интересовали не бытовые, а общечеловеческие проблемы, и каждый год он разрабатывал новую концепцию спасения человечества. Ибо Боря был твердо уверен, что человечество движется к своему концу и конец этот наступит в 2028 году. Если оно, то есть человечество, не одумается и срочно не примется за свое перевоспитание. Эту благородную миссию перевоспитания Боря готов был взвалить на свои покатые плечи, но все дело было в том, что человечество до сих пор никак не оценило потуги московского философа. Научные журналы Борины статьи не печатали, потому что считали их околонаучными, то есть, проще говоря, галиматьей, а газеты и обыкновенные журналы не печатали те же статьи, потому что считали их слишком заумными. Бедный Боря с его огромным запасом знаний почти во всех областях, включая довольно специфические – астрологию, хиромантию, пифагорейство, каббалу, буддизм, – оказался никому не нужным и вынужден был преподавать в школе для умственно отсталых детей историю, одновременно подрабатывая дворником. Все это, естественно, сказалось на его характере, и Боря понемногу стал брюзгой и мизантропом. По-моему, теперь он жил только для того, чтобы дожить до 2028 года и своими глазами увидеть конец неблагодарного человечества.