Пока не пробил час - Ирина Глебова

И достал сверток с «плюшками», как их назвал Макаров.

– Вот, возьми, Танюша, – сказал дочери. – Я съел одну вчера на дежурстве, а эти тебе оставил. А ты съешь да помяни добрым словом покойницу… Видишь, булочки-то еще мягкие, румяные…

Но девочка уже допивала чай, потому мать бережно завернула в салфетку обе булочки, положила в ее школьную сумку.

– Поешь, доченька, на переменке… Вера Алексеевна добрая женщина была.

На дежурство Зыкину нужно было заступать после обеда. Вот как получилось, что он был еще дома, когда прибежал младший сын Тимоша и закричал, тараща круглые от испуга и возбуждения глаза:

– Тятя, тятя! Там из школы пришли, говорят – наша Танюшка умирает!

Глупый малец напугал его чуть не до смерти! Хорошо, жены не было дома – ушла на рынок. Пока Зыкин бежал к школе, присланный за ним дворник все пытался его успокоить. Оказывается, девочки на переменке выбежали во двор, стали играть в пятнашки, и тут Танюша упала словно в обмороке…

При виде их столпившиеся девочки и взрослые расступились, и Зыкин увидел, что его Танюша лежит на траве, а голову ее поддерживает стоящий на коленях доктор. Тот оглянулся на бледного как смерть Зыкина и успокаивающе взмахнул рукой:

– Ничего страшного с девочкой вашей, похоже, не случилось. Сначала, видимо, был обморок, а теперь она спит. В себя пока не пришла, но спит, судя по всему, спокойно, дыхание ровное. Сердцебиение несколько замедленное, но так бывает у спящих… Странная, конечно, история…

Проспала Танюша долго, а когда проснулась, все жаловалась, что голова болит – но и только. Сама она помнила, что у нее стала вдруг, во время игры, кружиться голова. А девчонки, ее подружки, рассказали: Танюша бегала, вдруг закачалась, медленно села на траву, а потом неподвижно вытянулась… Доктора разводили руками, толковали про малокровие, про известные девичьи дела… Вот и следователь из Харькова, Викентий Павлович Петрусенко, тоже сказал – мол, возраст такой, сам понимаешь, потом все пройдет! Может быть, и странно, но именно слова Петрусенко успокоили Зыкина куда сильнее, чем докторские. Это потому, что от следователя исходит какая-то спокойная уверенность, будто он все на свете знает!..

…Викентий Павлович, вернувшись из Битицы, зашел к себе в гостиницу, освежился, переоделся. Следовало еще раз просмотреть бумаги Кокуль-Яснобранского перед новым разговором с ним. И Петрусенко направился в полицейское управление. На месте дежурного сидел знакомый городовой, который, радостно улыбаясь, отдал ему честь.

– Опять ваша смена, Алексей Мартынович? – удивился следователь. – Вы же недавно дежурили?

– Точно так, ваше благородие! Да только подменяю я одного заболевшего… Мне не в тягость!

– Как ваша дочь? – участливо спросил Викентий Павлович. – Больше не было обмороков?

– Бог миловал! А доктор говорит: странный обморок – словно просто глубокий сон. Да только как же так может быть – взять да и заснуть на бегу? Отчего бы такое?

Петрусенко уже пошел было дальше по коридору, но вдруг остановился.

– Вы ведь тоже внезапно заснули тогда, на посту? Не так ли, Алексей Мартынович?

– Вот и я удивляюсь, – сказал, непроизвольно понижая голос, Зыкин. – Сегодня, значит, я заснул как убитый, а назавтра после меня – дочка! Может, и правда у нас с ней какая-то болезнь… малокровие это самое?

Викентий Павлович вернулся, спросил, глядя в лицо городовому:

– Значит, ваша дочь ни с того ни с сего заснула среди бела дня – на следующий же день после вас?

– То-то и оно!

…Момент истины – то состояние, которое всегда поражает несведущих людей. А ведь и в самом деле: кажется совершенно необъяснимым – почему человек вдруг понял то, о чем минуту назад и не догадывался? Но тот, кто испытывал подобные озарения, знает, что ничего не происходит из ничего. Ex nihilo nihil – как говаривали любимые Викентием Павловичем древние римляне. Как они были правы! Множество знаний и сведений – больших и мелких – словно витают в воздухе вокруг того, кто бьется над разгадкой какой-нибудь тайны. И в какой-то момент происходит последний толчок, добавляется один-единственный мелкий штришок, и разрозненные обрывки складываются в целую картину. Вдруг! Но нет, на самом деле все происходит не вдруг. Просто наступает момент истины.

Несколько секунд Викентий Павлович молчал, потом быстро спросил Зыкина:

– Почему же вы сами не съели угощение господина исправника? Что это было – пирожки?

– Б-булочки… – ответил растерянный и даже слегка напуганный Зыкин. – Вкусные очень были, одну съел, а две дочке отнес…

– Отдали? На следующий день?

– Ну да… В первый-то забыл – не до того было…

В голосе, в выражении лица следователя было что-то особенное… строгое, Зыкин даже застыл, чуть не по швам вытянув руки. Наконец Петрусенко заговорил:

– Вот что… Оба наши разговора – сегодняшний и тот, прежний, – вы обязаны сохранить в тайне. От всех!

Зыкин сразу понял, что это приказ.

– Слушаюсь, ваше благородие! – рявкнул он.

– Ну-ну! – Следователь наконец усмехнулся. – Не все так страшно, Алексей Мартынович. Не думаю, что кто-то будет вас расспрашивать, но если вдруг – не было никаких разговоров. Дежурьте спокойно!

Петрусенко шел по коридору, испытывая одновременно два чувства – собранность и азарт. «Вот, значит, как! Готовил подставного убийцу! Умно, даже хитроумно! Но что-то не состыковалось… Ну, об этом мне Юлиан расскажет, теперь уж непременно расскажет!» Мысли обгоняли друг друга, переплетались, казались сумбурными, но логическая цепочка уже выстраивалась. Было, конечно же, и сомнение: так ли он все понял? Ведь бывают самые невероятные совпадения… Но нет! У самой двери кабинета Викентий Павлович решительно помотал головой, словно говоря самому себе: как часто самое невероятное оказывается самым верным!

Пристав был на месте, у себя в кабинете. Петрусенко поздоровался и спросил:

– Анатолий Викторович здесь еще?

С тех пор как Макарова отстранили от расследования, он стал приходить в управу утром, смотреть сводки происшествий, разводить посты, отдавать обычные распоряжения, а во второй половине дня – уходить. Все знали, что вечера он теперь проводит почти всегда у друзей и родственников Кондратьевых.

– Уже ушел, – ответил, разведя руками, пристав. – Вы с ним только чуток разминулись. Говорил, что собирается в цирюльню Каца.

– Вот как? – Викентий Павлович весело покачал головой и произнес странную фразу, которую пристав не понял: – Значит, пришло время поговорить о террористах!

К заведению Каца Петрусенко подходил медленно, по противоположной стороне улицы. Лишь увидев в окно, что в парикмахерской пусто, направился прямо туда.

– Опять я у вас единственный посетитель! – сказал с улыбкой седовласому хозяину.