Туман над Фудзи - Елена Ронина

И вся команда начала весело погружаться в автобус. Все уже друг друга узнавали, пропускали вперед, ненавязчиво шутили.

– Сначала едем к золотому павильону. Это, пожалуй, один из самых известных храмов Киото. Далее мы наконец-то отправляемся в храм Реандзи. Я вам уже рассказывала про дзен-буддизм, вот теперь все сами увидите. И после этого у нас храм Тридцати трех пролетов – Сандзюсангэн-до. Это самое длинное деревянное здание в Японии. Его еще называют храмом тысячерукой богини Каннон. Тысяча одна фигура богинь. Они приведут нас к главной статуе божества Милосердия. После обеда – один из важнейших синтоистских храмов Киото – храм Фусими Инари. Его еще называют храмом Тысячи ворот. Из-за более пяти тысяч священных ворот тории, которые были подарены синтоистскому божеству Инари. Вокруг вы увидите десятки и сотни каменных лисиц. Это посланники божества Каннон. Говорят, что ночью статуи оживают и разбегаются выполнять поручения Инари.

– Не сдохнем? – громко вздохнула Инесса.

– Выживем! – откликнулся Петрович. Он уже забыл про короткую перепалку. Или у них, у эмигрантов, так принято? Ничего не принимать близко к сердцу?

Как же красивы парки Японии! Необычны своей экзотикой, структурой, своей выдумкой на геометрию. Какие они все же рукодельные, эти японцы! Они не просто трудолюбивые и мастеровые. Они невероятно трепетно относятся к мелочам. И еще какой же у них изысканный вкус! Яна вела группу по парку в направлении знаменитого золотого павильона, не торопясь.

– Время есть. Погуляйте. Посмотрите вокруг.

– Да уж, среди такой толпы народа…

– А вы как хотели? Это мировое достояние. Всем хочется посмотреть на чудо природы. Скажу вам буквально пару слов: здесь нужно смотреть, причем больше не глазами, а сердцем. Золотой храм был построен в 1397 году по велению сегуна Есимицу. И считается образцом китайского стиля. Он включен в список государственных сокровищ. Конструкция, как вы видите, трехъярусная. Она необычна своей гармонией и симметрией. Все здесь кружевное, легкое, воздушное. И все, естественно, продумано. Красивая птица, верхушка храма – птица Феникс. Посмотрите, как грамотно вписан павильон в пространство озера. Его еще называют зеркальным. Озеро глубокое, очень чистое, и павильон отражается в нем, как в зеркале, ровно. Как и облака, и острова. Представляете, как приятно было сегуну, когда он выходил на веранду любоваться небольшими островами (самые известные тут острова Журавля и Черепахи, символы долголетия в Японии) и отражением причудливых деревьев в воде. После его смерти по его же завещанию сын превратил павильон в буддийский храм. Он прекрасно вписывался во все храмовое пространство, к которому относится и вся окружающая его природа. В 1950 году произошла страшная трагедия. Храм сгорел дотла, поджег его молодой буддийский монах, который был недоволен своей карьерой, вот он и сжег себя вместе с храмом. В 1955 году храм был полностью восстановлен.

Это действительно было настоящим чудом. Им повезло с погодой. На солнце храм сверкал, как золотой невесомый слиток. Он как будто парил в воздухе над прудом, отражаясь одновременно в воде и в облаках. Из тех впечатлений, которые запоминаются на всю жизнь именно радостными моментами абсолютного счастья.

Неожиданно Вадима с Лизой догнала Мария.

– Вадим, познакомьте меня с женой.

Лиза видела, как напрягся муж. Он поставил разговором с Марией точку в истории. Он умел это делать. А Мария, видимо, нет.

– Да, безусловно. Это Лиза, моя жена. А это Мария, родственница моей давней хорошей знакомой. Я тебе рассказывал.

– Да, вот так жизнь сводит людей. Прям-таки сталкивает. И где? В Японии. И кто бы мог подумать, что время повернется вспять. Вы же не думали, Вадим, что та история напомнит вам о себе?

– Я умею закрывать двери в своей жизни.

– Ну да, ну да. Закрыв одну дверь, мгновенно открываешь новую. А ведь не всегда в жизни так происходит. Или нужно долго ждать. Вот мы, когда эмигрировала в Израиль, все двери позакрывали. Не только себе, но и тем, кого здесь оставили. Вот племянница моя после консерватории невыездной оказалась. А мы и не знали. Мы настолько те двери наглухо задраили, что на какое-то время потеряли всякую связь. Нам казалось, что так мы всех обезопасили. Да и, честно говоря, общаться не хотелось. Потому что там нам никаких дверей не открылось. Да. Первое время жили в вагончике, работы не было. Муж начал пить, а потом просто ушел из семьи. Так сказать, бросил меня. Я осталась одна с сыном. А потом тяжело заболел сын, нужно было его лечить. И в итоге он погиб. Нет-нет. – Мария сделала успокаивающий жест рукой, видя полные ужаса глаза Лизы. – Это было все очень давно, я все пережила. Ох, столько всего было! Да, потом я еще раз вышла замуж за человека много старше меня и долгие годы была с ним счастлива. И вот Анне смогли помочь, когда она нуждалась. А сейчас я одна, и мне помогает сын Анны. Лева. Вадим, ты же помнишь Леву? Если позволите, я могу ведь говорить «ты»?

– Да, конечно. Помню. Вы меня уже спрашивали.

– Да-да. Так, собственно, я о чем? А вы Лиза – москвичка?

– Нет, я из Воронежа.

– Да, как интересно. А как в Москве оказались?

– Училась в институте, потом в аспирантуре, потом вышла замуж.

– За москвича, стало быть?

Было и в самой Марии, и в самих этих вопросах что-то неприятное. Двери у самой не открылись, так она норовила подсмотреть в замочную скважину.

– Да, за Вадима. За своего преподавателя. Вот такой богатый улов.

– Ну что вы, дорогая, вы обиделись? Я была нетактична. Не обижайтесь, прошу вас. Просто мне сейчас все интересно. Хотелось хотя бы виртуально прогуляться по улочкам, где я выросла. Думала, вдруг вы тоже оттуда. Мы же в рабочем районе росли, на Преображенке. Сестра потом выскочила замуж в Мерзляковские переулки. А я так и осталась, где родилась. Жили рядом со стадионом «Алмаз». Не знаете того района? Нет? Бойцовые, Гражданские. Такой революционный район. Современные-то революционеры все больше пили пиво в Алымовом переулке. Там была знаменитая пивная. И вот собирались там мужики и вели длинные разговоры. За жизнь. Да с большим смыслом. Мы туда с папой часто ходили. Я когда уезжала, между прочим, поняла, что зачатки моего диссидентства растут оттуда, из Алымова переулка. Да, знал бы папа, старый революционер, что в итоге мы уехали. Он бы страшно расстроился, не понял нас, и, может быть, даже лишил наследства. Да. Шутка. Какое там наследство? И вот если я и скучаю по чему, то, возможно, по этому самому переулку. Или по стадиону «Алмаз». Мы там с сестрой на коньках катались. Знаешь, мы жили в соседнем квартале от стадиона, в доме на седьмом этаже. Коньки надевались сразу же дома. И почему-то пешком, не помню уже из-за чего, мы с ней сползали по лестнице вниз, потом через дорогу ковыляли на этот самый стадион и катались до полуобморочного состояния. А потом уже чуть живые опять же на коньках ехали домой. По-моему, уже больше на четвереньках. Я очень люблю смотреть чемпионаты всякие по фигурному катанию. И каждый раз меня прямо завораживает, как фигуристы надевают на коньки чехлы, чтобы лезвия коньков не тупились. У нас чехлов не было, ни разу никто нам эти коньки не точил, и катались мы знатно. И всякие подсечки назад. Да. Вот такие воспоминания.