Свирепые калеки - Том Роббинс

Смайт недовольно фыркнул.

– Приятель, ты просто обязан произвести проверку. Ради себя самого и ради меня тоже. И не буду отрицать, что я здесь – лицо кровно заинтересованное. В результате – я имею в виду.

– Но ты ведь не предлагаешь мне?…

– Слушай, это не мой кусок радости. Я – такой же натурал, как и ты. Может, даже еще натуральнее. А то наслышан я, как вы, мальчики, в ваших пижонских английских школах панибратствуете друг с дружкой, едва свет погасят.

– Более дурацкого предубеждения…

– О'кей, забудь, что я сказал. Да какая, в сущности, разница? Дело яйца выеденного не стоит. Вот у женщин этой проблемы вообще нет. Они – существа более развитые. – Свиттерс помолчал. – Р. Потни Смайт. А что у нас стоит за «Р»?

– Я не понимаю…

– Что означает «Р»?

– Реджинальд.

– Реджинальд. О'кей. А ведь ты легко мог бы зваться просто Регги. Разве нет? Регги Смайт. Этакая светская кличка. Но нет, ты предпочел зваться Потни. Отважный поступок, приятель. Я тобой просто восхищаюсь. Серьезно. Я не шучу. Этот выбор многое говорит о твоем характере. Опять-таки вот торчишь ты себе в магическом притоне в джунглях, в то время как мог бы уписывать птифуры на пару с викарием Киддерминстера или еще какой-нибудь дерьмовой дыры. У тебя есть характер. Внутреннее содержание. (Свиттерс, разумеется, говорил в чисто абстрактном смысле: образ внутренностей как таковых – как некоей физической массы – в его сознание практически не допускался.)

– Я не понимаю…

– Да ладно, Пот. Давай-ка покончим с этим делом.

Смайт оглянулся по сторонам, словно ища поддержки, но длинный, узкий помост на сваях был пуст – если не считать их двоих.

– Просто прикоснись. Одно мгновенное касание, не больше. Тебе не нужно хватать там, стискивать или что-нибудь в таком духе. Я бы против такого возражал. Очень решительно.

Лицо Смайта, в любые времена поражающее густотой оттенков, сейчас выглядело так, словно его обмакнули в красный перец. Казалось, бедняга на грани самовозгорания.

– Вон там, внизу, – пробормотал он, качнув плюшево-медвежьей головой в сторону костровой ямы и наканака. – А вдруг они заметят…

– Ничего они не заметят, если поторопишься. А даже если и так? Ты в самом деле полагаешь, что в этой части мира кто-то будет шокирован? Мы в Южной Америке, не забывай!

С этими словами Свиттерс расстегнул ширинку своих изгвазданных хлопчатобумажных брюк. Скрипучее «тр-р-р-р», вроде как широкий нож рассекает воздух, с которым стремительно размыкались металлические зубчики, прозвучало для слуха обоих более зловеще, нежели шипение, визг или вой из незнакомого леса. Оба на мгновение застыли, словно парализованные неким излучением – продуктом высоких технологий.

Наконец Смайт повернулся к гамаку; в его лице читалась мрачная решимость.

– Черт побери, хорошо же. – По-детски неловкий в своих «вьетнамках» и квазивоенном желто-коричневом «прикиде», он шагнул вперед. – Ты прав. Покончим с этим раз и навсегда.

– Эй, – поспешно окликнул его Свиттерс, – эй, если у тебя есть хоть какие-то основания полагать, будто в этом табу что-то есть, что оно, чего доброго…

– Нет-нет. – Смайт помолчал. – О, если бы человек принимал весь суеверный бред на веру, очень возможно, что психологически он оказывался бы уязвим для любого исхода, что налагающий проклятие вознамерился бы закрепить в его наивном сознании. Но ни один цивилизованный, разумный…

– А вдруг втайне ты веришь в табу, веришь в него подсознательно и сам не знаешь, что веришь?

Смайт словно не услышал. Он сделал еще шаг и еще. Стремясь избежать неловкой суеты и смущения последних мгновений, Свиттерс заранее высвободил пенис из заточения в складках веселенькой расцветки трусов и вытащил его на свет. Практически в ту же секунду член принялся по собственной воле выгибать шею и вертеть головкой, словно принюхиваясь – будто чуя забаву или даже нечто возвышенное. «Господи Всемогущий, нет! Нет, только не это!» В паническом усилии подавить неуместную живость, самостоятельный порыв к активному участию в происходящем, Свиттерс попытался представить себе все самое что ни на есть отвратительное и антисексапильное, на что только хватало воображения. Он думал о переполненном кошачьем лотке и ведрах с кухонными отбросами, он думал о магазинах «Подарки» и телевикторинах, и о том дне, когда Джордж Буш выступал перед штатом работников в Лэнгли. Едва Свиттерс зажмурился покрепче, чтобы отчетливее вообразить себе все эти антиафродизиаки, Р. Потни Смайт вытянул указательный палец и ткнул им в Свиттерсов полуэрегированный пенис – так робкий, но исполненный праведной целеустремленности Свидетель Иеговы нажимает на кнопку звонка заведомого агностика. Свиттерса тряхнуло словно от удара тока – хотя впоследствии он признавал, что, возможно, это ему лишь почудилось.

Смайт отступил на пару шагов. С лица его схлынул весь румянец; он затеребил и задергал манишку словно в приступе нервного тика. Затем пошатнулся. И рухнул на обожженный, в щербинах, пол.

Некоторое время – минут пять, вероятно, – Свиттерс тихо покачивался в гамаке, глядя на бесформенную груду на полу и высматривая признаки жизни: или, точнее, признаки того, что Смайт, как выразился бы сам британец, измывается над ним, водит за нос, дает волю своему изредка проявляющемуся сдержанному чувству юмора.

В это самое мгновение по шаткой лестнице поднялась чья-то фигура, и на помост вскарабкался Ямкоголовая Гадюка. Начинающий шаман бесшумно пересек площадку, точно одно из тех созданий, с которыми, по всей видимости, ощущал глубокое духовное родство: в своем плаще из змеиной кожи и солнечных очках «Рэй-Бан»[81]он изрядно смахивал на вампира с голливудского бульвара.

– Muy muerto, – прошептал Ямкоголовая Гадюка, опустившись на колени рядом с телом Смайта. – Muy muerto. – И оглянулся через плечо на Свиттерса, который пытался незаметно застегнуть ширинку. – Этот мистер очень, очень мертвый, – перевел он.

Любое табу священно.

Эскимосская поговорка

* * *

Если не считать одного краткого, но запоминающегося визита в Сакраменто и еще одного – в Лэнгли, штат Виргиния, последующие шесть месяцев Свиттерс провел в Сиэтле. То был самый странный период в его жизни.

Куда более странный, нежели шпионские деньки в Кувейте и его окрестностях, более странный, чем самые экзотические ночи в борделях Юго-Восточной Азии, более странный, чем блумсберийское светопреставление, сиречь ежегодные литературные банкеты в бангкокском клубе К.О.З.Н.И. (хотя таковые он – какой облом! – забыл на фиг, идиот); даже более странный, чем девять часов современной поэзии в Калифорнийском университете в Беркли.

Ну хорошо, допустим, но неужто эти полгода, проведенные по большей части в безделье в Сиэтле, ни разу не показались скучными и банальными – в сравнении с недавним злополучным безумствованием в Южной Америке или блаженным всполошением чувств, что ему предстояло вскорости испытать в Сирии? Да, в глазах Свиттерса его пребывание в Сиэтле навсегда осталось самым странным из его жизненных впечатлений или по крайней мере периодом, в ходе которого его самообладание подверглось тяжкому испытанию. А в конце концов, кого и считать главным авторитетом по этому периоду, как не его, хотя, безусловно, имелись и другие вовлеченные лица: Маэстра, Сюзи и Скверный Бобби Кейс, а также второй помощник директора ЦРУ Мэйфлауэр Кэбот Фицджеральд и, косвенно, издалека – индеец-кандакандеро, известный, возможно, ошибочно, как Конец Времени (Ямкоголовая Гадюка пришел к выводу, что имя шамана правильнее было бы перевести как Конец Будущего или, еще более определенно, Сегодня Суть Завтра. Смысловое ударение на втором слове. Сегодня Суть Завтра).