Обнаженное солнце - Айзек Азимов

– И все-таки вы хорошо знали Глэдию, – не обращая внимания на волнение роботехника, сказал Бейли. – Какой у нее мог быть мотив?

– Мотив?

– Никто пока не назвал мне возможного мотива преступления. Не могла же она совершить убийство без причины.

– Великая Галактика! – Либич откинул голову словно хотел засмеяться, но не засмеялся. – И вам никто не сказал? Что ж, может быть, никто и не знает. Но я-то знаю. Она мне говорила – и часто.

– Что говорила, доктор Либич?

– Что все время ссорится с мужем. Ссоры были бурные и частые. Она ненавидела его, землянин. Так значит, вам никто об этом не говорил? И она тоже?

Новость оглушила Бейли, однако он постарался не показать изумления. Должно быть, местные обычаи приучили соляриан воспринимать частную жизнь во всех ее проявлениях как нечто священное. Вопросы о браке и детях считались дурным тоном. Вероятно, хронические супружеские ссоры также не подлежали обсуждению.

Но когда совершилось убийство? Неужели не решились нарушить светские приличия и спросить подозреваемую, не ссорилась ли она с мужем? Не решились даже заговорить на эту тему, если и знали о ссорах?

Либич, к примеру, знал.

– Из-за чего они ссорились? – спросил Бейли.

– Думаю, вам лучше спросить об этом у нее.

И правда лучше. Бейли церемонно встал.

– Благодарю вас, доктор Либич, за содействие следствию. Мне может снова понадобиться ваша помощь – надеюсь, я смогу тогда с вами поговорить.

– Сеанс окончен, – сказал Либич и пропал из глаз вместе со своей комнатой.

Бейли впервые обнаружил, что полет в открытом пространстве его не волнует. Совершенно не волнует. Он чувствовал себя почти что в своей стихии.

Ему больше не думалось ни о Земле, ни о Джесси. Он улетел с Земли каких-то несколько недель назад, а прошли как будто годы. Провел на Солярии неполных три дня, а словно прожил здесь целую вечность.

Неужели можно так быстро приспособиться жить в кошмаре?

Или все дело в Глэдии? Скоро он увидит ее – живую, а не образ. Не это ли придавало ему уверенность и вселяло в него странное чувство тревожного нетерпения?

Как-то она перенесет эту встречу? Не убежит ли через пару минут, взывая о пощаде, как Квемот?

Когда он вошел, она стояла на другом конце длинного зала. Глэдию можно было принять за ее же импрессионистический портрет: два-три мазка, две-три краски.

Губы слегка подкрашены, брови едва подведены, мочки ушей чуть голубоватые – и больше никакой косметики. Она была бледна и казалась немного напуганной и очень юной.

Пшеничные волосы зачесаны назад, в серо-голубых глазах – робость. Платье с длинными рукавами темно-синее, почти черное, с узкой белой отделкой по бокам. Белые перчатки и туфли без каблука, Не видно ни единого кусочка кожи, за исключением лица. Даже шею прикрывает скромненький рюш.

– Так будет не очень близко, Глэдия? – спросил Бейли, останавливаясь на месте.

Дыша часто и неглубоко, она сказала:

– Я уже и забыла, как это бывает. Все равно что видеосеанс, правда? Если не думать о том, что мы встречаемся взаправду.

– Я-то чувствую себя нормально, – сказал Бейли.

– Ну да, у вас на Земле… – Она закрыла глаза, – Иногда я стараюсь представить себе – повсюду толпы людей, идешь куда-нибудь, а рядом с тобой люди, и навстречу идут люди. Десятками…

– Сотнями, – поправил Бейли. – Разве вы никогда не видели Землю в книгофильмах? Не смотрели земных романов?

– У нас их не так много, но я смотрела романы про другие Внешние Миры, где люди постоянно встречаются. В романе все по-другому – похоже на групповой видеосеанс, вот и все.

– А разве в романах не целуются?

Глэдия покраснела до ушей.

– Я таких книг не читаю.

– Совсем?

– Ну… попадаются, конечно, грязные фильмы, и порой, просто из любопытства… но это такая мерзость,

– Правда?

– Но на Земле все по-другому, – внезапно оживившись, заговорила она, – Так много народу. В такой толпе, Элайдж, можно, по-моему, даже п-прикоснуться к кому-нибудь. Случайно, конечно.

– Можно и с ног случайно сбить, – улыбнулся Бейли. Он вспомнил переполненные экспресс-дороги, где все тискаются, толкаются, скачут с полосы на полосу, и невольно ощутил укол ностальгии.

– Вам не обязательно там стоять, – сказала Глэдия.

– Значит, можно подойти поближе? Это ничего?

– Мне кажется, да, Я вам скажу, когда хватит.

Бейли осторожно шагнул вперед, а Глэдия следила за ним широко раскрытыми глазами.

– Хотите посмотреть мои цветовые поля? – спросила вдруг она.

Бейли остановился в шести футах от нее. Она казалась маленькой и хрупкой. Инспектор попытался представить себе, как она в ярости бьет с размаху чем-то (но чем?) мужа по голове. Попытался представить ее обезумевшей от гнева, ненавидящей, пылающей жаждой убийства.

Следовало сознаться, что такое возможно. Пускай женщина почти невесома, она способна проломить череп, если ее хорошо вооружить и если она достаточно озвереет. Бейли знавал женщин-убийц (на Земле, конечно), которые в спокойном состоянии были кроткими, как овечки.

– Что такое цветовые поля, Глэдия?

– Вид искусства.

Бейли припомнил, как отзывался Либич о занятии Глэдии, и кивнул.

– С удовольствием посмотрю.

– Тогда идемте.

Бейли строго придерживался дистанции в шесть футов – она и так была меньше одной трети той, которую требовала Клорисса.

Они вошли в комнату, переполненную светом. Каждый угол сиял огнями всех цветов радуги.

Глэдия с довольным видом собственницы выжидательно взглянула на Бейли. Должно быть, его реакция удовлетворила ее, хотя он не сказал ни слова – только медленно осматривался, стараясь осознать то, что видит. Это ведь был только свет – ничего материального.

В углублениях пьедесталов прятались сгустки света. Живые, ломаные и кривые линии разных цветов срастались в единое целое, сохраняя при этом четкую индивидуальность. Здесь не было и двух работ, которые хотя бы отдаленно походили друг на друга. Бейли, тщательно подбирая слова, спросил:

– Это, очевидно, должно что-то означать?

Глэдия рассмеялась своим приятным грудным смехом.

– Это означает все, что вам угодно. Просто цветовые формы, которые вызывают гнев, счастье, любопытство – словом, то, что чувствовала я, создавая их. Могу сделать одну для вас – что-то вроде портрета. Только скорее всего ничего хорошего не получится – я ведь буду импровизировать.