Черная ведьма в академии драконов - Надежда Мамаева

Размышляя о тонкостях учебного процесса светлых, я топала на начертательную чарометрию. Как по мне, это был самый женский из возможных предметов в академии: сидишь себе, доказываешь, делаешь выводы, стоишь теории, опираясь порою то ли на аксиомы, то ли на интуицию.

Вел дисциплину магистр Мальвик Мейнхель, мужчина настолько скучный и правильный, что вызывал у меня стойкую ассоциацию с затянувшейся мессой. На его занятиях хотелось непрестанно зевать, а его неразборчивый монотонный голос… Таким можно усыплять орущих младенцев, причем сразу оптом.

Его занятие, как и сам преподаватель, вышло спокойным. Что ж, хоть какое-то разнообразие в сегодняшнем суматошном дне.

Близилось самое замечательное время – большой перерыв. Я уже со смаком представляла, как спущусь в столовую и поем. Образы булочек, плюшечек, бутербродов и горячего чая напрочь вытесняли из головы золотое сечение и пентаграмму Алероссса. Проснувшийся дракоша, вяло ползавший по моему плечу под одеждой и щекотавший кожу, был полностью со мной солидарен.

В то самое время, когда мои мысли и желания были в полной гармонии с планами на ближайшее будущее, и я уже мысленно отсчитывала последние мгновения до звука колокола, который оповестил бы об окончании занятия, по академии разнесся магически усиленный голос ректора:

– В большой перерыв всем адептам и преподавателям собраться в общем зале.

Мда, а я-то только размечталась, что поработаю над своей точеной фигуркой… В смысле, заточу сдобу в обед. Нет, адептка Блеквуд, добрый Матистас Ленирросский позаботился о твоей талии и объявил о намечающемся шабаш… с смысле собрании. Поняв, что мой обед накрылся медным тазом, я уподобилась вампирам и возжелала крови. Ну, или хотя бы кого-нибудь убить. Лучше всего – ректора.

В зал я шла сильно злая. Лазурный тоже сердито утробно урчал, правда, уже в сумке, куда я его, окончательно проснувшегося, ссадила заранее. Так, на всякий случай, чтобы случайно не выполз на лицо в какой-нибудь неловкий момент. А если учесть, что у меня в последнее время вся жизнь один тот самый неловкий момент и есть, то… В общем, подстраховалась.

В актовом зале было шумно, людно и драконно, а так же дриадно, эльфячно, чуть-чуть гномно и совсем немного тролльно.

Преподавательский состав тоже казался преисполненным энтузиазма. Магистр Ромирэль сцеживал в кулак зевок, Фабиус смотрел на всех и каждого с выражением профессионального дегустатора уксуса, магесса Филвия с интересом изучала рисунок на своих ногтях. В общем, у меня создалось стойкое впечатление, что для преподавателей новости, которые должен озвучить ректор, давно уже не новости.

В толпе адептов происходило весьма оживленное движение. Будущие маги чуть ли не сталкивались лбами, многие, особенно представители боевого факультета, активно жестикулировали, и то и дело звучала фраза «команда для турнира».

Я этого ажиотажа не разделяла. Уже то, что в этом самом списке шести мишеней для пульсаров есть я, отбивало напрочь любые зачатки радужных чувств. Утешало лишь одно: моя задача, в отличие от остальных пятерых, не выиграть, а попытаться не сдохнуть. Лучше всего красиво упасть от первого удара и притвориться полутрупом.

Адепты расселись, наконец, на скамьи, которые стояли полукругом и чуть возвышались над сценой-ареной. Причем стояли не абы как, а разбитые на сектора. Первый, алый – отделение боевых магов. Второй, синий – алхимиков. Третий, белый – прорицателей. Четвертый, фиолетовый – теоретиков, куда относилась и я. Пятый, зеленый – целителей. Шестой, оранжевый – артефакторов. Седьмой, желтый (хотя представители оного задирали носы и утверждали, что золотой) – магических искусств.

Как по мне, в последний сгоняли всех тех, кто не подошел ни на один из первых шести. На желтом факультете было столько специальностей, от мастера иллюзий до искусников бытовых чар, что сам ректор, наверное, в них терялся.

Специальных отличительных знаков до третьего курса факультеты не носили, форма была единой. А вот когда адепты сдавали пограничные экзамены, им вручались броши с кристаллом того цвета, к факультету которого будущий маг и принадлежал.

Между тем голос Матистаса Ленирросского, словно из трубы, прогремел:

– Я рад приветствовать всех собравшихся в этом зале!

Выпятив изрядную гастрономическую мозоль, что приличествует каждому уважающему себя заядлому гурману и любителю пива, ректор с важным видом сложил пухлые руки на животе. Мы все уставились на главу академии, согнав… собравшего нас здесь.

Ленирросский наслаждался моментом, и когда пауза начала звенеть тишиной, продолжил свою речь. Витиеватая и обвешанная эпитетами, метафорами и сравнениями, как бродячий кобель – репьями, она сводилась лишь к одному: лучшие из адептов академии должны не посрамить имени и крыльев знаменитого Кейгу и навалять всем на турнире четырех стихий.

А потом Ленирросский отточенным движение фокусника достал из воздуха свиток и начал зачитывать имена тех, кто с легкого ректорского языка стал не головной болью всего преподавательского состава (а ведь известно, что чем умнее ученик, тем больше вероятность сесть в лужу его учителю), а гордостью и надеждой академии.

Первым ожидаемо шел Мейнс Урилла. Ну, с этим алхимиком, которому пророчили аж девятый уровень, все понятно.

Адепт, едва прозвучало его имя, поднялся и, откинув мешавшую челку так, что стал виден шрам на лице, пошел в центр, к ректору.

Вторым и третьим именами стали брат и сестра Икстли. Эти поднялись синхронно и почти так же слаженно, нога в ногу, двинулись в центр. Но если этих двоих зал встретил спокойно, то третье имя не могло не вызвать бурной реакции.

Хариш Вронг являлся личностью весьма примечательной. Одно то, что он три раза с треском вылетал из академии и столько же раз возвращался, говорит уже о многом. Этот здоровяк был на три головы выше меня, мог легко удержать одной левой и двуручный меч, весом в сноба Икстли, и оставить лишь мокрое место от паразита брюнетишки в рукопашной.

Впрочем, не только физической силой природа не обделила Хариша. Полностью инициированный маг с восемью единицами. И это в двадцать два!

Поговаривали, что у него среди предков затесались орки. Может и правда, хотя по лицу этого сказать было нельзя. Взять хотя бы то, что Вронг был блондином. Из той породы светловолосых, чья шевелюра еще не определилась: цвета она спелой пшеницы или все же светлой меди. Я бы назвала его даже рыжим, если бы не полное отсутствие веснушек и темные брови, про которые говорят, что они – признак породы. К тому же величать варваров (а Хариш Вронг был уроженцем Диких Земель) рыжими чревато для здоровья. Почему-то они как слышали в свой адрес о рыжинах и конопатости, так начинали думать, что говорящему к лицу черепно-мозговая травма. Может оттого, что исконные враги степняков – огненно-рыжие наги?

Когда Хариш Вронг, он же личная головная боль ректора, вышел на сцену, по залу пронесся гул.

Впрочем, все быстро успокоились, стоило блондину обвести сидящих на скамьях взглядом. Тяжелым взглядом, способным контузить не хуже прямого удара в челюсть.