Брат по крови - Алексей Воронков

Боевики нынче меняли свою тактику. Если год назад мы видели самих боевиков, их позиции, занятые села, то сейчас их тактикой были засады и фугасы на наших маршрутах. Год назад они лезли напропалую, и нам приходилось отбивать у них каждый километр. Теперь же боевики стали осторожнее, маскируясь «под мирных». Отсюда частые выстрелы нам в спину.

Что касается медсанбата, то до последнего времени чеченцы нас не донимали. Все наше хозяйство, включавшее в себя несколько вместительных палаток зимнего варианта для раненых, больных и медперсонала, а также автотранспорт и полевую кухню, тщательно охранялось приданным нам мотострелковым взводом, командиром которого был молоденький белокурый лейтенант по фамилии Курочкин. Конечно, здесь была не война, тем не менее мальчишкам доставалось: заступали в караул через день. Одна половина взвода отдыхает, другая с автоматами наперевес стережет расположение части, на следующий день роли меняются. И так постоянно.

Медсанбат располагался посреди бывшего кукурузного поля. Но крестьяне из близлежащего аула давно уже перестали сеять кукурузу — все мужское население его ушло в горы к Масхадову, — и нам никто не ставил в упрек, что мы занимаем пахотные земли. Правда, иногда кто-нибудь из аула приезжал к нам, но только для того, чтобы попросить у нас те или иные лекарства. В основном это были старики или женщины.

Тишина успокаивает и притупляет бдительность. Впрочем, кто из нас мог подумать, что боевики способны совершить нападение на лечебную часть? Мы ведь не воины — мы лекари. Если нужно, окажем медицинскую помощь даже «воинам Аллаха». Ведь клятва Гиппократа имеет силу и на войне. Оказывается, боевикам человеческие законы не писаны. И это я понял после того, как на нас было совершено нападение.

Случилось это перед рассветом, когда утомленный после очередного трудового дня медперсонал, а вместе с ним и раненые мирно спали в своих казенных палатках. Та ночь выдалась ветреной и холодной. Над головой висели мохнатые тучи, которые закрыли луну и звезды. Было темно и жутко от нечаянных шорохов и иных звуков, которыми была наполнена округа. Где-то недалеко плакали, выли и стонали шакалы. У часовых волосы дыбом вставали — будто бы то покойники бродили вокруг, норовя приблизиться к части. Но самое страшное было даже не это — пугала темень, когда нельзя было отличить живую душу от одинокого дерева. То ли дело, когда ночь светлая — все поле видно как на ладони. Тогда врагу не пройти — за полкилометра его увидит часовой. Но в эту ночь все было иначе. Потом кто-то из часовых скажет, что он слышал шум мотора, но не придал этому значения — подумал, что привезли раненых. Но это были боевики, которые на двух «КамАЗах» с ходу ворвались в расположение части и открыли огонь по палаткам, силуэты которых едва были различимы в предрассветной мгле. Часовые открыли ответный огонь. Что тут началось! Паника, стоны раненых, крики о помощи… Позже мы узнаем, что бандитам нужен был Бесланов — от кого-то прознали, что он находится в нашем медсанбате, и напали на нас.

Вначале загорелась одна палатка, затем другая, третья…

— Батальо-о-он! — услышал я голос Плетнева. — В ружье!

Я бросился на голос начальника медсанбата. Решил, что ему потребуется моя помощь. Но Плетнева я так и не обнаружил.

— Роман Николаевич! — закричал я. — Где вы?

— Да здесь я, — раздалось где-то за моей спиной. И следом: — Пригнись же ты, ради бога! Ходишь, понимаешь, словно по пляжу. Убьют ведь…

Я пригнулся.

— У тебя есть пистолет? — спросил Плетнев, который в следующую минуту оказался уже рядом со мной.

— Да, — ответил я коротко.

— Ну так стреляй же! Видишь, они там, у машин…

Я поглядел туда, куда указал мне майор, и в зареве пожарища увидел чьи-то силуэты. Я стал стрелять.

Перестрелка продолжалась довольно долго. Спасибо ребятам из охраны — они бились насмерть и не дали бандитам захватить наш небольшой лагерь. Я видел, как метался между уцелевшими палатками командир взвода охраны и мальчишеским голосом отдавал команды своим подчиненным. Вот как, подумал я, не успел пацан окончить военное училище, как ему сразу пришлось воевать. И ничего, воюет. А смелый-то какой! Прямо под пули лезет.

А пули свистели совсем рядом. Порой очередь трассирующих сверкающей нитью прошивала воздух над самой головой. И жутко становилось при мысли, что это смерть гуляет над полем.

Когда патроны в обойме моего пистолета закончились, я стал помогать санитарам эвакуировать раненых. Первым делом, сам того не понимая, я почему-то бросился к палатке, где лежал Бесланов со своими товарищами.

— Даурбек! — крикнул я в темноту. — Где вы?

В ответ ни звука.

— Да где вы, черт вас возьми? — не на шутку рассердился я.

— Что вы кричите? Смылись чеченцы, смылись, — услышал я вдруг чей-то голос. — Как только все началось, так они и смылись…

— Волков, ты, что ли? — узнал я голос морпеховского комбата.

— Я, Дмитрий Алексеевич, — произнес он. — Скажите, что там происходит? Нас, случаем, не возьмут в плен?

Он не зря боялся плена. Чеченцы люто ненавидели морпехов за их безумную храбрость и зверски с ними расправлялись, коли те попадали к ним в плен. Волков был тяжело ранен, а так бы уже давно выбрался из палатки. Находиться в неведении порой бывает хуже, чем стоять под пулями.

— Я уже и ножик наготове держу. Думаю, если возьмут в плен, горло себе перережу, — признался Волков.

— Не возьмут, — сказал я. — А палатку тебе все-таки покинуть придется. Бандиты специально жгут наше хозяйство.

— Но я ведь не смогу идти, — сказал Волков.

— А я на что? — произнес я.

Я попытался взвалить Волкова на себя. Он стиснул зубы, чтобы не закричать от боли, и лишь только иногда, когда я сильно встряхивал его, невольный стон вырывался из его груди.

— Потерпи, браток, потерпи, — задыхаясь под тяжестью его тела, проговорил я. — Уж лучше пусть будет больно — зато живым останешься.

— На миру и смерть красна, — пробовал шутить комбат.

— Неверно это, — вытаскивая Волкова из палатки, сдавленным голосом произнес я. — Красна только жизнь, смерть всегда страшна. Даже на миру.

Я оттащил Волкова в укрытие, где уже было немало раненых. Санитары не теряли времени даром и эвакуировали всех, кто не мог сам двигаться. В этот момент мы увидели, как со стороны площадки, где находился небольшой автопарк, в нашу сторону, не включая фар, рванул санитарный «уазик».

— Зачем?! Что он делает?! — услышал я рядом голос хирурга Лаврова, который не понял маневра водителя «санитарки».

— Раненых, наверное, хочет вывезти, товарищ капитан, — произнес кто-то из бойцов.

— Какого хрена! Они же сожгут машину! — крикнул Лавров, и в этот момент, будто бы в подтверждение его слов, машину тряхнуло от взрыва, и она превратилась в факел.