Княжна Тараканова - Эдвард Радзинский

Древний Кремль — гордость москвичей — был, увы, в запустении. Он просыпался только во времена коронаций. И вновь погружался в вековой сон, нарушаемый лишь московскими пожарами.

Как горела тогда Москва! В 1701 году великий пожар сжег Кремль. Петр занимался строительством Петербурга, и было ему не до ненавистной московской старины. И обгорелые стены кремлевских дворцов угрюмо зияли черными провалами.

В 1737 году новый страшный пожар обрушился на Москву Пожар вспыхнул от свечки перед иконой и остался в пословице «Москва от копеечной свечки сгорела…» Наконец богомольная Елизавета, столь любившая Первопрестольную, где провела она свои девичьи годы, где, по преданию, венчалась с Алексеем Разумовским и где живала часто в великолепном его дворце, обращает свои взоры на разрушенный Кремль. И, к ужасу ревнителей московской старины, повелевает иноземцу Растрелли разобрать обветшавшие здания и построить дворец. Он построил для Елизаветы в Кремле неудобный зимний дворец, который царица не любила и в котором никогда не жила…

Екатерина пошла в своих заботах о Кремле еще дальше. В 1773 году был заложен гигантский дворец по проекту Баженова. Он должен был охватить весь Кремль, но, к счастью, истощенная пугачевским бунтом и войною казна не дала возможности осуществить это… Последствия внимания Екатерины были страшны: уничтожение еще крепких старых зданий Приказов, знаменитого Запасного дворца, где когда-то помещались хоромы Самозванца, снос Тайницкой башни, палат Трубецких, церкви Козьмы и Дамиана, дворцов духовенства. По планировке 1775 года была расчищена Красная площадь, сломан старый Гостиный и Посольский дворы, уничтожены стены, ворота и рвы Белого и Земляного городов…

Пока шло очередное разрушение-реконструкция древнего Кремля, Екатерина жила в старом Коломенском дворце.

В девять утра князь Александр Алексеевич Вяземский, как всегда, шел с докладом в кабинет императрицы.

Надев «снаряд», Екатерина читает отчет князя Голицына. Сначала с милостивой улыбкой: добрая государыня читает отчет доброго слуги. Но постепенно лицо ее мрачнеет. Наконец, отбросив бумаги, императрица приходит в бешенство. Она быстрыми шагами разгуливает по кабинету, пьет воду и бормочет:

— Бестия!.. Каналья!.. Это не донесение, это любовное послание. Этот выживший из ума старец, по-моему, совсем потерял голову от развратной негодницы!

Наконец она успокоилась, уселась в кресло, позвонила в колокольчик.

Вошел молодой белокурый красавец Завадовский, новый секретарь императрицы.

Петр Васильевич Завадовский с весны 1775 года состоял «при собственных делах императрицы». В июле того же года при праздновании Турецкого мира ему будет пожаловано полтысячи душ в Белоруссии.

— Пишите, мой друг.

Секретарь усаживается за столик.

Екатерина, расхаживая по кабинету, начинает диктовать письмо Голицыну.

Князь Вяземский, как всегда, молча наблюдает эту сцену. Он есть — и его нет. Он умеет исчезать, оставаясь на месте.

— «Князь Александр Михайлович, — диктует Екатерина. — Пошлите сказать известной женщине, что, ежели желает она облегчить свою судьбу, пусть перестанет играть ту комедию, которую она в присланных нам бумагах играет. Это дерзость. Дерзость доходит до того, что она смеет подписываться Елизаветой».

— Я не поспеваю, Ваше величество, — говорит Завадовский.

— Простите, мой друг, — берет себя в руки Екатерина.

И вновь диктует, обращаясь к нему с нежной улыбкой, и вновь постепенно приходит в бешенство:

— «Велите к тому прибавить, что никакого сомнения не имеем, что она авантюристка. И для того посоветуйте этой каналье, чтоб она тону-то поубавила и чистосердечно призналась, кто заставил играть ее сию роль? И откудова она родом? И давно ли сии плутни ею вымышлены? Повидайтесь с нею, князь, и весьма сердечно скажите этой бестии, чтобы она опомнилась. Вот уж бесстыжая каналья! Дерзость ее письма ко мне превосходит всякие чаяния!»

— Я не успеваю, Ваше величество.

— Простите, мой друг.

Она продолжает диктовать:

— «И я серьезно начинаю думать, что она попросту не в полном уме. Остаюсь доброжелательная к вам Екатерина. Москва, июня 7 дня 1775 года».

Подписав письмо, императрица обращается к Вяземскому:

— И намекните князю, что, если сии два вопроса в самом скорейшем времени не получат ответа…

Вяземский поклонился.

Екатерина взяла себя в руки и добавила привычно благостно:

— И пусть он поосторожнее будет с этой канальей. Князь добр, а женщина бесстыжа и коварна. Что еще у нас, Александр Алексеевич?

— Граф Алексей Орлов пересек границу России и сухопутным путем направляется в Москву.

Вяземский вопросительно посмотрел на императрицу.

— Ну что же, граф доблестно вел себя в сражениях, он оказал нам неоценимые услуги в деле с этой бестией, и мы с нетерпением поджидаем графа в Москву на наши торжества по случаю заключения мира с турками. Заготовьте указы о присвоении титула Чесменского и о прочих его наградах.

Князь Голицын и Ушаков вошли в камеру Елизаветы. Князь был мрачен.

— Ах, князь, где же вы столько пропадали?.. Я скучала, — нежно и кокетливо, будто не замечая настроения князя, начала Елизавета.

— Я ждал ответа Ее величества на ваше послание, — хмуро сказал князь. И добавил сухо и строго: — Ее величество справедливо возмущены дерзостным тоном вашего письма и предлагают вам впредь перестать играть комедию, которую вы, несмотря на все увещевания наши, играть продолжаете. И немедля ответить на следующие вопросы: кто надоумил вас присвоить царское имя? Откудова вы родом?

— Князь, я уже объяснила: никто! — не торопясь, начала Елизавета. — Просто откуда-то возник слух…

— Так! Отвечать отказываетесь! Пиши! — обратился князь к Ушакову. — Второй вопрос: откудова вы родом?

— Но, князь, вы же знаете… Я много говорила вам, что эта загадка мучает меня всю мою жизнь, и…

— Пиши: опять отвечать отказывается, — жестко обращается князь к Ушакову. — И третий вопрос: от кого получили вы тексты завещаний российских государей?

— Но я уже отвечала вам: не знаю… Может быть, и есть моя вина в том, что, не зная, я отправила их графу…

— И на третий вопрос отвечать не желает. — И князь, пряча глаза, сказал Елизавете: — Ну что ж, видит Бог, государыня была к вам милостива, но всякому терпению есть конец. — И он приказал Ушакову: — Пусть войдет господин комендант…

«Клянусь, она с любопытством ожидала дальнейшего. Не с ужасом, а с любопытством. И такая была гордая! Господи, отведи искушение!»

В камеру вошли комендант и солдаты.

— Отберите у сей женщины все! Все, кроме постели и самого нужного белья и одного-единственного платья. Ее служанку более не допускать к ней. Пищу давать крестьянскую. Простую кашу… Офицеры и двое солдат должны находиться теперь внутри помещения денно и нощно. Господин Ушаков! Переведите ей.