Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

и медовым соком на коже

пчелы вились

возле его головы насаженной на кол

так схожей с цветком

цветком на стебле

* * *

Мальчики направо — ну их к черту.

Девочки налево — там, где сердце.

На разрыв аорты воет рота,

матушка попить выносит в сенцы.

Клюнул жареный петух туда, где детство

заиграло, и забил крылами.

Нам от мертвых никуда не деться.

Кто здесь в рай последний — я за вами.

В небе морось, в мыслях ересь, через

день ли, два отслужат здесь обедню.

Сохранит твою глазницу или челюсть

ил речной, отец дурной, приют последний.

С каждым взмахом петушиного крыла

раскрывается нехоженая мгла.

Матушка попить выносит нам,

ковшик бьет, как в лихорадке, по зубам.

* * *

ошалевшие

на усталых конях

в запахах тревожного июльского солнца

сырого сукна и пота

въезжаем в селенье

испуганные крестьяне выносят хлеб-соль

заранее зная

что висеть нынче их барину

(кричавшему вчера: на конюшню!

— а сегодня: я ль вам отцом не был!)

висеть ему

за ребро подвешенному на воротах

и неразумные крестьяне

крестятся и прячут девок на сеновалах

не зная что волю

подаренную им

не купишь хлебом-солью

и не догадываются что к вечеру

выбегут девки в ужасе

из подожженных нами сеновалов

и остужать мы их будем

обливая из ведер колодезной водой

и будут вздрагивать от жары и визга

пугливые кони

и перепадет нам завтра от батьки за непотребство

зато зарево будет видно даже из Астрахани

* * *

Воет, в кровь задрав ногти, вся дремучая рать.

Мясорубка до ночи или бойня с утра.

Тяжкий сумрак, как нелюдь, жадно смотрит

в глаза.

И пустыня не внемлет. Да и что ей сказать.

Ошалевшие други цедят трепетный мед.

Из красавиц в округе только смерть берет в рот.

Не найти ни барана, ни новых ворот.

Отступать еще рано. Неохота вперед.

Здесь сидим. Чешем ребра. Рты кривим. Ждем

приказ.

Золотое отребье! Ребя! Бог помнит нас!

Вот наш ангел на небе. Только он косоглаз.

Солнце светит так ярко... как дурак без порток.

Добежим или вряд ли? Ну-ка, кинь пятачок.

Из заоблачной сини машет белый платок.

...Знаешь как ее имя

как бродили босыми

обнаженными плыли

разнесло на быстрине...

Я все знаю, браток.

* * *

иногда я думаю: возможно все случилось иначе

и ныне происходящее

лишь клочья посттравматического бреда

брызги разорвавшейся памяти

холостой ход остановленного разума

быть может той весной

лежа с автоматом в мерзлой и мерзкой грязи

усыпанной гильзами

быть может тогда — спустя три часа —

когда выстрелы утихли

и все побрели к развороченной как кулек

с новогодними подарками колонне

я не встал и остался лежать уже леденея

и корявого меня втащили в кузов

и чтобы вырвать из рук автомат уперлись ногой

в твердый живот

а мне было все равно

или быть может

в той зимней аварии

я не стал равнодушно разглядывать

замысловатые узоры лобовика

и остался сидеть

с въехавшим в грудную клетку рулевым

тупо открыв рот и вытаращив глаза

но скорее всего в деревне где я родился и не был

так давно —

если попасть туда незаметно

неизвестно как очутиться там соглядатаем

притаившимся за деревьями у желтого

нелепого дома —

в той деревне я увижу белобрысого мальчика

с тонкими руками

разглядывающего цыплят

который конечно же не я не я и мной быть не

может

* * *

Я куплю себе портрет Сталина

три на три

в подсобке закрытого на вечный ремонт музея

у сторожа, который ничего не помнит.

Не помнит даже Сталина.

Я куплю себе портрет Сталина. — Трубка, френч, лукавый прищур. — Блядь дешевая купит Рублева. — Бить земные поклоны и плакать. — Все шалавы закупятся дурью. — Все набьют себе щеки жалостью. — Плохиши, вашу мать, перевертыши. — Я глаза вам повыдавлю, ироды. — Эти гиблые, эти мерзлые. — Эти вами ли земли обжитые.

Нераскаянный на развалинах. — Пращур внуков моих растерявшихся. — От огней святорусского табора. — Я куплю себе портрет Сталина. — Да хоть ирода, да хоть дьявола. — Обменяю на крест и на ладанку. — Гадом буду, я сниться вам стану. — Здравствуй, родина! Мы — твое стадо.

Мы и быдло тебе и паства. — Мы тебе приготовим блюдо. — Из двух тысяч годин бесстрашия. — Жри, собака! заплачено кровью! — Разворована наша житница. — Едет набок седая кровля. — Неприступные наши ворота. — Разодрала, как рот, зевота. — Хахаль твой ходит гоголем-моголем. — Достоевская моя родина — роговица глаза оленьего. — Злыми псами кишок твоих вырвано.

Ах, шалавы иконописные! — Поднимите свои бесстыжие, свои юбки цветные алые. — Свои очи, как Бог уставшие. — Свои головы дурьи рыжие. — Ах, поэты мои рублевые, сколько ереси в вас, это надо же. — Мои девочки беспонтовые, мои мальчики бесшабашные.

Павел Васильев

Артем Веселый

Иван Приблудный

Борис Корнилов

Приходите ко мне, мои близкие. — Будем есть с вами черные ягоды. — Я прошу вас о понимании. — Я несу вам просьбу о милости из моей поднебесной волости. — Имена ваши в моем имени. — Наша родина нам заступница. — Выше взоры и тише музыка — начинается день поминания.

Я куплю себе портрет Сталина...

* * *

звук колокольчика

запах цветов

ты

в одиночестве танцующая вальс

на холме

самый светлый сон мне приснился

в трясущемся грузовике

где я затерялся среди трупов людей

расстрелянных вместе со мною

В полночный зной в кафе у Иордана