Постельный режим - Сара Билстон

Надеюсь, она развлекается на славу. Я же тем временем размышляю над значением и употреблением фразы «выбросить из окна». Я выбрасываю из окна свою мать. Моя мать выброшена из окна. Смотрите! Она выбрасывается из окна!

Том, надо отдать ему должное, ведет себя безупречно. Пока. Мама взахлеб делилась самолетными впечатлениями, а он слушал с видом глубокой заинтересованности. «…И нам раздали сумочки, такие, право, миленькие, я свою, наверное, приспособлю для грязного белья. А внутри затычки для ушей, пакетик с влажной салфеткой и маска для сна, я своей, разумеется, не воспользовалась — на ней пара глаз намалевана, а кому понравится выглядеть во сне по-дурацки? А еще там была розовая ручка, если хочешь, можешь ее взять, дорогой, ручки всегда пригодятся, у меня есть еще одна — мой сосед свою оставил, так я ее прихватила, когда мы высаживались. Было немножко стыдно — я же не воровка, — и я подождала, покуда стюардесса отвернется, но мне кажется, это и не воровство вовсе, правда? Правда же? Ты ведь не думаешь, что это воровство, дорогой?»

Том заверил ее, что воровством это не считает, и с видом искренней благодарности принял ручку. Мама от него в восторге, по крайней мере на данный момент.

Зато от меня она далеко не в восторге.

— Дорогая, ты очень располнела, — строго заметила она. (Можно подумать, я давно себя в зеркале не видала.) — Такая толстая мама ребеночку совсем не на пользу. Не удивлюсь, если ты испортишь себе сердце. Тебе нужно упорядочить свое питание, дорогая. Как хорошо, что я здесь! Тебе необходимо побольше сырого, особенно пророщенной фасоли. Ты не знала, что пророщенная фасоль исключительно хороша в твоем положении? Сегодня же раздобуду. И еще пару упаковок рисовых хлебцев.

Мама усердствует, как всякий неофит. Пророщенная фасоль = хорошо. Все остальное = плохо. Туговато с воображением по части кормежки. И что странно, несмотря на пылкую любовь к йоге, мама полна предубеждений, бытовавших в английской деревне до 1970-х (пицца, например, для нее до сих пор экзотика). Вчера она, недоверчиво поджав губы, просматривала список того, чего мне хотелось бы на обед, и оживилась лишь раз, когда я (с отчаяния, не иначе) предложила сэндвич с сыром и солеными огурцами. Пророщенная фасоль — единственное новшество, которое она одобряет, и страшно важничает, полагая себя представителем прогрессивного человечества («Миссис Хатчинсон не желает ее есть, это же просто смешно. Я как-то на прошлой неделе пригласила ее на обед, так она к фасоли даже не притронулась, ни единого росточка не попробовала! Да, это не твоя мать, которая всегда опережала свое поколение. Если помнишь, на нашей улице я первая стала пользоваться небиологическим стиральным порошком»).

Каждое утро после завтрака мама возвращается в свою комнату и занимается йогой, после чего появляется с просветленной, блаженной физиономией, по которой пот льется ручьем. Ей ужасно хочется, чтоб и я с ней занималась, но собственная мама в роли наставника йоги, по-моему, это неприлично: будет до меня дотрагиваться, какой-то у всего этого сексуальный привкус. В общем, я отбоярилась, хотя, по правде говоря, жду не дождусь понедельничного массажа — спина в области лопаток ноет, точно ее ножами режут.

Суббота, 15.00

Интересно, сумеет ли мама выбраться отсюда живой-здоровой? (Впрочем, до кухонных ножей мне все равно не добраться.)

Вчера вечером, после ужина, заглянул очаровательный Алексис. Тома дома не было, и маме взбрело в голову, что ее долг защитить мою честь от грязных посягательств Алексиса. Она ни под каким видом не желала покидать комнату, при том что Алексису явно хотелось посекретничать о Брианне. Что я, худо-бедно, на восьмом месяце беременности, и совсем от другого мужчины, маму не смущало. Что с того? Моя умопомрачительная мама поглядывала на парня поверх номера «Нью-Йорк таймс» с подозрением более уместным, будь я невинной девой, а он — повесой времен Регентства. Бедняга Алексис чувствовал: что-то не так, но что именно, догадаться не мог. Он украдкой бросал озадаченные взгляды на маму, потом на меня — дескать, в чем он провинился? Если хотите, мне было даже немного обидно: ему и в голову не пришло, что мама вообразила, будто у него на меня какие-то виды.

Когда он наконец отправился восвояси, мама поджала губы, скрестила на груди руки и многозначительно вздохнула.

Я промолчала. Взяла «Нью-Йорк таймс» и углубилась в спортивный раздел, в статью о вчерашнем поражении «Никс» от рук «Кливленд Кавалерс»[31].

Мама горестно покачала головой, попыталась поймать мой взгляд и еще раз тяжко вздохнула.

Я молча разглядывала фотографию Алана Хоустона.

Мама поцокала языком и снова покачала головой.

Я как воды в рот набрала. «Кавс» набрали 108 очков, Леброн Джеймс прорвал оборону соперника.

— Ох-ох-ох… — Мама еще немного покачала головой и еще немного поцокала, но теперь уже — сообразно своим целям — громко и довольно сердито.

— Что? — рявкнула я раза в три громче, чем было нужно, и картинно отшвырнула зашелестевшую газету.

— Не кричи, дорогая, — мягко сказала мама. — Это совсем не обязательно. Я ведь рядом.

— Бога ради, если у тебя есть что сказать, давай, выкладывай! — запальчиво бросила я.

— Что ж, дорогая, если ты настаиваешь, скажу… Стоит ли тебе принимать молодых людей по вечерам, тем более когда мужа нет дома? Это же Нью-Йорк все-таки.

— Мам, в Нью-Йорке молодые люди в состоянии сдерживать свой пыл точно так же, как в любом другом месте на земном шаре! И моему мужу прекрасно известно, что у нас с Алексисом ровным счетом ничего…

— Ты уверена, что ему это известно, дорогая? Видишь ли, я заметила, что отношения между вами капельку натянутые. Возможно, я беру на себя лишнее, но все же…

Рассказать ей, насколько наши отношения натянуты? Черта с два! Да я скорее сдохну, чем признаюсь, что они вообще натянуты!

Мы по-идиотски дулись друг на друга до самого прихода Тома.

Это уже наша вторая серьезная стычка. В первый раз я разозлилась на маму за то, что она обращалась с доктором Вейнберг как с какой-то знахаркой, а со швейцаром… в общем, как со швейцаром.

Сегодня мы держимся друг с другом с изысканной учтивостью, как рыцари Круглого стола, а не как мать и дочь двадцать первого века. («Не хочешь ли выпить чаю?» — «О да, спасибо, ты очень добра, с удовольствием выпью чашечку. Не хочешь ли полистать газету, раздел о путешествиях?» — «О да, большое спасибо…»)

Утром, пока я тупо пялилась в телевизор (повторяли старые выпуски «Рикки Лейк»), она моталась по детским магазинам и притащила то, что мило назвала «приданым». Вся одежка практичная и хорошего качества, так что мы помирились. Сейчас она внизу, стирает все детские вещички, чтоб были наготове. Пожалуй, попридержу на время свои кровожадные помыслы.

Понедельник, середина дня