От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн

«Нас», — поправился я в мыслях и еще крепче сжал пальцы Юдифи своей рукой. Я должен ее защитить. Что бы ни случилось, я не допущу, чтобы с ней что-то случилось, чтобы ее что-то обидело. Это был нонсенс, что она встретилась мне только здесь, при более чем жестоких обстоятельствах. Но это не могло изменить того факта, что она была именно той женщиной, которую я ждал всю свою жизнь, нет — она была тем человеком, которого я никогда даже не надеялся встретить, потому что я и в мечтах не мог себе представить, что может существовать такая девушка, как она, девушка, которой я по какой-то причине доверял, доверял, не задумываясь о причинах; я — неудачник в отношениях, который просто был не в состоянии отдаваться другому человеку, жертвовать собой и интересоваться его чувствами. С ней меня связывало что-то, что я не мог описать, что я ни за что не хотел бы потерять. Лучше я умру за нее, ради нее я преодолею раз в жизни свою проклятую трусость и стану героем, если я не смогу защитить ее иначе от того, что ждет нас за этой дверью, что ждет нас этой ночью или в этой жизни вообще.

Элен не сразу вошла в помещение, она остановилась перед дверью, взявшись за круглую ручку, и неуверенно оглянулась через плечо на нас. Я тоже оглянулся, чтобы посмотреть на Карла и на какое-то мгновение отсрочить неизбежное, и увидел, что у него на лице отражается какое-то невероятное напряжение. Такое же лицо было у Юдифи. Я был не единственный, кто это чувствовал. В себе я мог быть и неуверенным, но, по крайней мере, я знал, что я не полностью сумасшедший, кто я чувствовал то же, что и все остальные. В атмосфере таинственной крепостной башни было что-то холодное, угрожающее, что-то, что с каждым шагом вверх нарастало и ко входу в акустическую комнату стало практически осязаемым, каким-то невидимым, оскалившим зубы чудовищем, щупальца которого доставали до лестницы и широко открытая, слюнявая пасть которого заполняла половину комнаты за дверью. Я ощутил во лбу болезненную, тупую пульсацию. Это была не боль, но очень неприятное чувство. Я абсолютно точно чувствовал, где появится боль в скором времени, точно чувствовал, где начнет возиться тот проклятый маленький чужак, который так часто и так много скребся нынче ночью изнутри в моей черепной коробке, как будто у него был какой-то инструмент, которым он уже сегодня отскоблил некоторые участки.

— Ну же! — напряжение трактирщика снова улетучилось и уступило место золотой лихорадке, которая, казалось, полностью овладела его сознанием. — Это должно быть хранилище сокровищ.

С ним случился спонтанный прилив мужества, и он за несколько шагов преодолел оставшийся участок лестницы, частично с низким наклоном своего грузного, неповоротливого тела.

— А за то, что вы мне послужили верой и правдой, — прошептал он, задыхаясь, — я вам официально и ответственно обещаю поделить с вами мое состояние. Двадцать пять процентов вам, остальные две трети — мне. Но по сравнению с размерами этого состояния даже ваши жалкие двадцать пять процентов, поделенные на три, — это уже достаточно большой куш, поверьте мне.

Не только я, но и обе женщины обменялись взглядами, выражавшими отчетливое сомнение в его умственных способностях, но никто не придал значения тому, что, по-видимому, Карл окончательно растерял в лабиринте под крепостью все свои математические способности. Наше недомогание, а в моем случае даже страх был слишком велик для того, чтобы ломать голову над заметно снизившимися интеллектуальными способностями человека, который был абсолютно до лампочки не только нам, но и всей своей деревне, и всему остальному миру, он же сам клялся в том, что никто даже не озаботится, если он в течение нескольких дней не откроет свое заведение.

Докторша открыла дверь, в последний раз взглянула на порог, и в следующее мгновение ее поглотила тьма, чернее которой невозможно себе представить. И без того уже ослабевший конус света, как мне показалось, просто не мог прорезать тьму за деревянной дверью, какое-то короткое мгновение у меня было такое впечатление, что луч света на границе между лестничной клеткой и дверным проемом испуганно остановился и поспешно вернулся к крошечной светящей проволочке, от которой отделился. Однако это было лишь мое ошибочное сумасшедшее представление, которое подсунуло мое потрясенное сознание. На самом деле, батареи становились все слабее, мы с Юдифью нашими спинами закрывали большую часть светлого луча, а Карл, несмотря на всю свою лихорадочную активность, все же несколько отставал от нас. В первую секунду он был от нас на расстоянии трех или четырех метров, когда Элен исчезла в темноте. Затем он потребовал, чтобы мы последовали за ней, я сделал над собой, наверное, заметное усилие и потащил Юдифь по оставшимся темно-серым каменным плитам, из которых была сложена лестница, затащил ее в помещение, находившееся на первой площадке сторожевой башни, наверное, на половине ее высоты.

Не знаю, почему я заметил это в первую очередь, хотя для этого мне потребовалось повернуть голову почти на девяносто градусов, наверное, это было следствием отчаянной попытки смотреть куда угодно, только не в жуткую темноту. Так или иначе, массивная деревянная дверь, которую открыла Элен, со своей внутренней стороны была обита стеганой темно-красной кожей, на которой через равные промежутки блестели в свете фонаря золотые заклепки так ярко, что слепили глаза. Напротив нее я заметил точно такую же относительно современную или очень уж хорошо сохранившуюся дверь в нескольких шагах от первой, в конце узкого прохода.

Больше ничего не было видно. Никаких колыхающихся щупалец пожирающего души чудовища, никаких наполовину истлевших ужасных существ в разорванных белых халатах, ничего. И тем не менее, я удержался от вздоха облегчения. То, чего не было, могло еще появиться. Элен, не дожидаясь соответствующего распоряжения Карла, устремилась к противоположной двери и, ни секунды не раздумывая, открыла ее. Должно быть, она боялась, что никогда уже не сможет сделать во второй раз то же усилие, которое ей понадобилось, чтобы войти в этот узкий трехметровый проход, если остановится хоть на секунду.

Я заметил, что ни первая, ни вторая дверь даже не скрипнули, когда их открыла докторша. Я ожидал услышать мучительный скрежет, от которого болит в ушах, которым обычно старые двери протестуют против того, чтобы их открывали, пробуждая от векового сна. Но двери двигались абсолютно бесшумно, мягко, как будто их петли были смазаны маслом, и мое впечатление, что кто-то недавно их смазывал, усилилось настолько, что это превратилось почти в знание, чему я сам активно сопротивлялся. Если эта крепость все еще кем-то использовалась, означало бы, что какие-то люди по-прежнему более или менее регулярно посещают этот кабинет ужасов и исследовательскую коллекцию и продолжают сохранять в тайне это свидетельство времен Второй мировой войны, а значит, одобряют все это. Это могло бы означать, что этот подвал со всеми его ужасными тайнами и с еще какими-то тайнами, которые он прячет, при известных условиях все еще может использоваться для тех же целей, для которых и был оборудован. Эта мысль была слишком жуткой для меня, и поэтому я решил, что прекрасное состояние тяжелых деревянных дверей как-то связано с формалином, запах которого чувствовался даже здесь. Ну хорошо: двери в анатомическом зале заметно пострадали от времени, но это может объясняться тем, что консервирующий компонент из едко пахнущей жидкости может испаряться или быть легче воздуха, поэтому он поднимался вверх и оказывал сохраняющее действие на дерево, кожу и металл верхних дверей. Когда имеешь так мало знаний по химии, как я, то такое объяснение может показаться весьма убедительным. А если быть хоть наполовину в таком же отчаянном положении, как я, то запросто можно пройти мимо того обстоятельства, что дверь так называемой акустической комнаты в круглом зале под башней была плотно закрыта, когда мы пришли туда. И что железные перила на узкой, маленькой площадке за второй дверью были такими проржавевшими, что я боялся порезаться, задев за многочисленным мелкие зазубрины и дырочки, если вдруг по ошибке возьмусь за них. И все-таки я пошел вслед за Элен. Я все еще боялся чего-то, чему я по-прежнему не мог найти названия, но что, тем не менее, абсолютно определенно было здесь и с каждой секундой становилось все осязаемей. Когда я проходил по узкому проходу, я почувствовал слабое ледяное дуновение, которое усиливалось по мере моего продвижения вперед. Несмотря на это, круглая стальная платформа, к которой я приближался в слабом свете фонаря, отбрасывающем черные, колеблющиеся тени, каким-то непонятным магическим образом притягивала меня, и это притяжение было сильнее страха, и я не мог ему сопротивляться. Не для того, чтобы избежать падения, а с каким-то благоговением я скользил кончиками пальцев по шершавым от ржавчины перилам.