Таежный бродяга - Михаил Демин

— Завтра банный день… Но поведут нас не в тюремную баню, а в простую, общую, — как раз возле вокзала.

— Почему? — это спросил Батый. — Что случилось?

— Да понимаешь, тюрьма и пересылка сейчас переполнены; пришли три новых больших этапа…

— Откуда ты это узнал?

— Знаю! Все точно! Мне одна знакомая шалава сказала — из третьей камеры, где проститутки сидят… Да ты ее видел! Она обычно полы в дежурке моет.

— Ага, ага, — забормотал Батый, — так, так, так… Ах ты, черт возьми, вот это новость! Значит, она…

— Да. Все слышала. Там, в дежурке, лягавые при ней суетились, звонили куда-то.

— Когда ж она тебе об этом сообщила?

— Да нынче, во время оправки. Помнишь — мы задержались в коридоре? Ну вот… Табачок еще пульнула… — Послышалось шуршание, возня, хруст рвущейся бумаги. — Закуришь?

— Давай.

И тут я сказал, приподнимаясь на локтях:

— Дайте-ка и мне попробовать: что это за табачок — из бл…ской камеры? Каков он на вкус, на запах?

— Так ты не спишь, оказывается? — поворотясь ко мне и протягивая кисет, проворчал Батый.

— Нет.

— И — все слышал?

— Да.

— Ну и… Что думаешь? — Раскосые, в припухших веках, глаза его сузились, превратились в неразличимые щелки.

Я сказал, свертывая толстую папиросу:

— Что ж, ребята. Такой случай выпадает один раз в сто лет! И упускать его нельзя. Мне — во всяком случае… Может, хоть теперь наконец — повезет?! Но разумеется, надо все заранее обдумать, взвесить.

— Вот, вот, — отозвался Батый. — Тут промахиваться нельзя. И у меня есть один план…

Он поманил меня пальцем, и я придвинулся. И потом — тесно сгрудившись — мы долго лежали, обсуждая детали. Блатные не боялись меня; они ведь не были знакомы с моей биографией и приняли меня, признали, по внешним, так сказать, признакам! Основную, решающую роль сыграли здесь мои манеры, лексика, общий профессиональный стиль; он был отчетлив и безупречен, и к тому же у нас — как и всегда и всюду — сразу же нашлось немало общих знакомых…

Мы лежали, покуривая, в самом дальнем, темном углу камеры, и Батый шептал:

— Конечно, раз эта баня нормальная, вольная, будет усиленный конвой! На рывок не уйдешь, нужна хитрость… И мне — я думаю — подсобит один корешок. Он как раз работает в этой организации.

— Это что ж за организация? — поинтересовался партнер Батыя — белобрысый и жилистый парень, носящий прозвище Сверчок.

— Банно-прачечный комбинат, — веско ответил Батый. — И человечек мой работает там электриком. Усекаете, братцы? То-то. Теперь вот надо как-то ухитриться — послать ему ксивенку, предупредить…

— Ну, это-то я сделаю, — пообещал Сверчок, — утречком. Через мою шалаву. Ее как раз завтра выпускают.

— А твой электрик, он вообще-то — надежный? — поинтересовался я. — Ты ручаешься?

— Ручаться можно только за мерина и за печь, — сказал Батый, — печь не уведут, а мерина… — он усмехнулся, — беременным не сделают… За кого в наше время можно ручаться? Но вообще-то я его давно знаю. Он старый барыга. И мне кое-когда помогал — толкал темные тряпки. А теперь я ему должен остался. И должок немалый… Так что помочь мне — прямая выгода. Ему, ка-а-нечно, куда интересней видеть меня вольным, а не запертым!

— Но что же он сможет? — проговорил в задумчивости Сверчок.

— Это электрик-то? — хохотнул Батый. — Да все! Не понимаешь? Все!.. Дал бы только Бог, чтоб нас повели ночью.

Нас повели ночью.

Здание бани (громоздкое, повитое мглою) было сплошь оцеплено стрелками. И в вестибюле, и в предбаннике — там, где мы раздевались, — тоже толпилось множество охранников. Я сказал растерянно:

— Ого, да тут целая армия. Трудновато будет, пожалуй…

— Ерунда, — дохнул мне в ухо Батый. — Не тушуйся! Ты только раздеваться не спеши; тяни до последнего… Понял? А когда начнется — рви по коридору налево, к дверям котельной. Помнишь план?

Я помнил план. Он был разработан весьма тщательно. Здесь нам крупно помогла подружка Сверчка. Глуповатая на вид, бабенка эта проявила редкостную активность и расторопность… Выйдя на свободу утром, около девяти, она уже в обед принесла передачу, и там мы обнаружили записку электрика и схему здания, начертанную им на клочке тончайшей папиросной бумаги.

В соответствии с планом, через полчаса после нашего прихода в баню повсюду сразу отключится свет. И мы, под покровом темноты, должны были прорываться в котельную. А оттуда — во внутренний двор. За ним находился овраг, и туда вела широкая труба для ливнестока — дюкер. Ну а дальше начиналась путаница складских помещений, пакгаузов. И в том районе мы уже были бы в безопасности. На всякий случай, сообщил электрик, он приготовил для легавых еще один сюрприз… Так что главное заключалось в том, чтобы не оплошать поначалу, не ошибиться в самый первый момент!

* * *

Все, в общем, получилось — точно. Внезапно возникшая тьма породила панику. Заметались, сталкиваясь, смутные фигуры. Чей-то хриплый, сорванный голос завопил протяжно: «Слушай мою команду! Перекрывай выходы!..» Но было уже поздно: мы, трое, успели проскользнуть в коридор.

Спустя минуту мы находились уже в дюкере — в недрах широкой бетонной трубы. Здесь пахло сыростью и гнилью. Звучно сочилась влага. И темнота была тут особенно плотной, густой, почти осязаемой на ощупь.

Вдруг она ослабла и поредела. На бетонных вогнутых стенах, освещая подтеки грязи, заплясали жидкие желтые отблески.

Сверчок (он шел последним и был ближе всех к краю трубы) воскликнул шепотом:

— Братцы, а ведь баня-то — горит!

— Ага, — широко улыбнулся Батый, — вот он — сюрприз! Что ж, это толково придумано, грациозно. Теперь уж мусорам — не до нас…

— Но все равно застревать здесь рискованно, — заметил я, зябко поеживаясь (я ведь был раздет до пояса и пиджак и рубашку держал, туго свернутыми, под мышкой.) — Давайте-ка приведем себя в порядок, и отваливаем — рвем когти!

Я быстро оделся. Затем мы осторожно выбрались в овраг. И вскоре были уже далеко от горящей, рушащейся бани. Там клубился розовый дым, раздавалась пальба… Может — искали нас? Или кто-нибудь еще воспользовался случаем?

На тихом пустыре, за пакгаузом, группа наша разделилась. Блатные пошагали в город, а я — в противоположную сторону. Нет, с ними мне было не по пути…

Какое-то время я брел вдоль железнодорожного полотна — покуривая, ждал попутного поезда. Ночь была тиха, безоблачна, вся в лунном серебре. Пахло землей и мазутом. Холодно поблескивали рельсы. Их было много здесь, в «полосе отчуждения», они переплетались и скрещивались и напоминали сверкающую лапшу.