Жажда мести - Крис Муни

Песочный человек заходит за спину Алексу. Вероника плачет. Она хочет, чтобы его пощадили. Отец, Патрик, тщетно старается разорвать веревки. Клейкая лента, которой залеплен его рот, крадет беззвучные крики. Алекс не знает, что делать. Он сидит в белых хлопчатых трусах, окаменев от страха.

– Прекратите! – говорит Джек и делает шаг вперед.

– Они не слышат и не видят тебя, папа.

Песочный человек сдирает ленту со рта мальчика. Алекс плачет. Он не хочет умирать и умоляет родителей помочь ему.

– Ты ничего не можешь с этим поделать, папа.

– Я должен попытаться.

Девочка кладет руку ему на грудь. Его сердце бешено бьется.

– Ты не можешь спасти их, папа, как не смог спасти тех мальчиков в клетках. Никто не мог ничего поделать. Тогда, как и сейчас, было слишком поздно.

Песочный человек берет мальчика за подбородок и резким движением запрокидывает его голову. Алекс уписывается.

– Ты не туда смотришь, папа. Почему ты постоянно позволяешь чувствам взять верх? Тебе следует подумать. Обрати внимание на инстинкты. Мы уже давно пытаемся показать тебе кое-что.

Он глядит на Веронику, но знает, что должен смотреть на отца. Патрик – это ключ. Он здесь из-за Патрика.

Патрик вместе со стулом валится на пол. Он лежит на боку, и стул царапает по паркету. Его мышцы напряжены, жилы на руках и шее вздулись.

Вероника вскрикивает в последний раз. Фонтан крови заливает ей лицо и грудь.

Патрик перестает вырываться и обмякает. Теперь он сосредоточен на чем-то невидимом для окружающих. Кровь заливает вздрагивающие ноги его сына, тело которого сотрясают конвульсии. Патрик смотрит на него, а его пальцы шарят по паркету. Он нащупывает удостоверение и ручку, которые вывалились из кармана шортов.

Запах свежей крови пьянит. Его дочь делает глубокий вдох…

– Боже, какой запах, согласись! – хрипло говорит она. – Это должно всколыхнуть массу воспоминаний.

Его глаза слезятся от вони. Его тошнит. За окном, словно пулеметные очереди, взрываются фейерверки.

– Давай же, ты же любишь это! Вспомни, что ты сделал с дядей Чарли в сарае… Все мы чувствовали, что на самом деле было у тебя на сердце. Ты можешь прикидываться как угодно, но сердце не обманешь, – шепчет она ему на ухо.

Он слышит, как в горле у нее рождается рычание, чувствует ее горячее дыхание у себя на щеке, словно она – ненасытное животное.

– Ты не можешь спрятать от нас свое истинное лицо. Мы путешествовали вместе с тобой. Мы знаем, что ты такое на самом деле!

Он поднимает глаза. Глаза дочери больше не выглядят человеческими – зрачки горят адской чернотой.

– Рождение и смерть происходят в одном месте, Джек. Все происходит в крови, – говорит дочь и поднимает руку, которая превратилась в когтистую лапу.

Последнее, что он видит, – это скальпель, который вонзается ему в горло.

Джек проснулся в темной комнате. Все вокруг плыло. Он схватился за шею и понял, что она не кровоточит. Это был сон, всего лишь сон. Свободной рукой он отчаянно шарил по постели в поисках Тейлор, на ходу придумывая, что бы сказать.

«Да, Тейлор, все в порядке, просто кошмар приснился…»

Он нащупал только голый матрас без простыней. Тейлор не было. Это не ее комната!

Он огляделся. Он был в спальне Доланов.

Он вспомнил все, точнее говоря, большую часть. Он лежал рядом с Тейлор и пытался уснуть. Где-то на границе сознания застряла неприятная мысль. Что-то связанное с мертвым телом. В конце концов он приехал сюда и решил побродить по комнатам, пытаясь заставить мысль преобразоваться в слово, звук или картинку – во что-то более понятное.

Но он не помнил, как заснул. Он сидел на матрасе, подперев подбородок кулаком, и не мог этого вспомнить.

«Плохо, Джек. Совсем плохо!»

Ему нужен телефон!

В памяти все еще были свежи воспоминания о сне. Он слез с кровати и поспешил вниз.

Окна в гостиной были открыты и незашторены. Застоявшийся, затхлый запах, как в закрытом на лето спортзале, уже успел выветриться. Он направился к кофейному столику. Мобильный телефон лежал вместе со значком и новым пистолетом тридцать восьмого калибра. Он всегда выкладывал все, когда посещал место преступления. Если эти вещи были при нем, то мешали сосредоточиться на ужасе, который пронесся по дому.

Сердце все еще гулко стучало в груди, когда он начал набирать номер Майка. Светящиеся стрелки на его часах показывали половину третьего ночи.

– Майк, это Джек.

– Джек? Что у тебя с голосом?

– Алекс Нинан по-прежнему работает в отделе специальных съемок?

– Нинан… Нинан… Да, насколько я помню. – Майк глубоко вздохнул. – С тобой все в порядке? У тебя такой голос… Ты где?

– Сегодня утром я видел ручку в луже крови. Патрик Долан написал что-то у себя на руке.

– Я читал отчет Уилсона о вскрытии. Там ничего подобного нет.

– На руке ничего не написано. В ручке не было пасты. Надпись оттиснута на его ладони.

– Уилсон достаточно дотошный. Он бы заметил.

– Уилсон дотошный, но чтобы увидеть надпись, нужно посмотреть с помощью другого источника освещения. Это можно сделать только в лаборатории Нинана.

– Но тогда придется эксгумировать тело Долана.

– Позвони Нинану, расскажи, что у нас есть. Я свяжусь с тобой позднее.

Джек положил телефон на подоконник. Его тело готово было отключиться, но не воображение. Его воображение никогда не уставало, и сейчас оно бушевало, словно медведь, случайно оказавшийся в трейлере.

Он уперся локтями в подоконник и закрыл глаза. В прошлом он справлялся с воображением, вспоминая об Аманде. Он мог холодным зимним вечером скользнуть под стеганое ватное одеяло и мысленно прижаться к ее телу, вдохнуть запах духов на ее коже. Тогда его воображение успокаивалось.

Но Аманда умерла. И поэтому сейчас он принялся думать о Тейлор. О том, как ее обнаженное тело, загорелое и крепкое, выглядело на веранде в пятницу вечером. О том, что он почувствовал, когда она впустила его в себя. Секс был противоядием от смерти. Секс был подобен пожарному шлангу, смывающему страх, одиночество и сожаление.

Мрачные образы из сна продолжали преследовать его, и он сосредоточился на Тейлор. Тейлор… Тейлор… Тейлор… Ее лицо… Он не замечал ни стрекота сверчков, ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев.

Скрип половиц за спиной.

Он резко обернулся. Из тени на свет, лившийся из окон, вышел человек.