Морок - Юлия Аксенова

Сюжет требовал внимания; обсуждали напряженно и вдумчиво. А в голове Линды все билась упрямая, скользкая, противная мысль: «Он вошел следом и оставил дверь приоткрытой. Случайно или намеренно? Если намеренно, значит, правду говорят об этом человеке, что он как огня боится общественного мнения о своей персоне. Не хочет, чтобы о нем узнали лишнее? Или подумали лишнее?.. Может, он боится дать мне надежду? Но, стало быть, думает о такой возможности…»

Линда силилась понять, что за человек сидит рядом с ней. Какой он, этот мужчина с теплой, ободряющей улыбкой и горячими ладонями, такой закрытый, такой непроницаемый? Он так возбуждает ее, но можно ли его любить? И стоит ли? Как вопрошали в старинных романах: кому принадлежит его сердце?

С ней однажды случилось нечто подобное. Так у нее появился сын. Отец ребенка оказался совершенно недостойным ее любви.

Виктор согласился с Линдой: сюжет следовало перекроить. В прежнем виде он был, что называется, на любителя. Не выигрышный для самой последней передачи, слишком задумчивый. После переделки он обязательно пойдет в последней передаче с участием Смита.

Виктор покинул крошечную монтажную комнатку с твердым намерением ее модернизировать, а в ближайшее время хотя бы поставить в этой мышеловке хороший кондиционер: духота, несмотря на специально приоткрытую дверь, его замучила. У Линды к тому же слишком сильные для его обоняния духи.

Вышел в холл подышать и немножко размяться и встретился с Бетти Николсен.

— О! Бетти, привет! Как дела?

— В пределах допустимого. Как твои, Виктор?

Он вспомнил, что недавно удостоился чести познакомиться с Рэйфом, сыном Бетт.

— Как поживает Рэйф?

— Он обзавелся котенком и совершенно забыл о родной матери.

Бетт посмотрела на часы и виновато взглянула на Виктора: поболтала бы еще, но — дела! Виктор, в общем, тоже торопился.

— Когда у тебя перерыв, Бетти?

— В три.

— Пообедаем вместе?

— С удовольствием.

Виктор не особенно задумывался, зачем он приглашает Бетт. Не то чтобы она очень уж нравилась ему как женщина. Но в последнее время он прилежно учился прислушиваться к голосу собственного сердца. А в сердце жило нежное сочувствие к Бетт со всеми ее бедами, проблемами, разлученными детьми. Сердце говорило, что с Бетти надо встретиться. Или даже — встречаться. Во всяком случае, общаться с ней ему было легко и приятно.

* * *

Ах, какая неприятная история!

Позвонил Игорь, спросил, как у меня дела, где я теперь устроилась.

Голос у него был совершенно трезвый. Он вообще выпивать не любит…

Я рассказала все, пожаловалась, что поздно возвращаюсь домой в те вечера, когда занятия. Темно, страшновато. А он вдруг сказал:

— Давай я тебя встречу в следующий раз!

Стала отнекиваться, попыталась сделать вид, что не понимаю, к чему он клонит. А он возьми да и бухни открытым текстом: я, мол, был тебе начальником, поэтому благородно молчал, однако ты всегда очень нравилась мне; теперь же между нами никаких преград не наблюдается.

Я поинтересовалась, не считает ли он препятствием то обстоятельство, что является примерным семьянином. Кстати, это правда. Судя по тому, как и что он рассказывает о своих, он — внимательный муж и любящий, заботливый отец. Он ответил: главное, что я — женщина свободная, а остальные проблемы он уладит.

Вряд ли я пошла бы за Игоря замуж, даже если бы он предложил мне это. Хотя почему? Родить от него ребенка — одно удовольствие: будет здоровенький, потому что с хорошей наследственностью, ведь Игорь не пьет, не курит, редко болеет. Кроме того, счастливый, потому что папаша станет любить и баловать его. Но именно в силу своей любви к детям он ни за что не оставит уже существующую семью. Однако любопытство пересилило доводы рассудка, и я поинтересовалась, уж не собрался ли он разводиться.

Игорь пылко ответил, что давно об этом подумывает и что в этом нет ничего нереального. Но… Смысл последовавшей далее минут на пять изящной словесности сводился к тому, что прежде мне следовало бы недвусмысленно ответить ему взаимностью, а там видно будет.

Игорь явно смущался и чувствовал себя не в своей тарелке. Его голос то становился нежным и ласковым, то наглым и развязным.

Мне так неловко было за него!

Я не представляла, как от него отделаться, чтобы не обидеть, но расставить все точки над «i».

Говорила долго и пафосно. Про то, какой он чудесный, каким был безупречным руководителем, как я ценю его человеческие качества, как он приятен мне внешне… Потом хотела витиевато объяснить, как не желаю помогать ему делать то, о чем он сам впоследствии будет сожалеть, и так далее…

И вдруг выпалила правду:

— Я гордая: роль любовницы — не для меня. Я брезгливая: не подбираю чужих объедков!

Игорь помолчал. Я уже принялась обдумывать, как загладить резкость. Но он заговорил. Совсем другим тоном, естественным и дружеским — именно таким, каким всегда общался со мной на работе. Он сказал только одну фразу:

— Правда?! Сань, как же ты живешь-то?

Потом добавил уже без напора, просто грустно по-приятельски поделился:

— А я попробовать решил. Я в этом деле не мастак, ты, может, заметила? Если честно, не могу я больше: дом — работа — дом — работа; от жены никакой уже… радости… Ты мне правда очень нравишься. Извини за этот дурацкий разговор. — И добавил со смущенным смешком: — Я больше не буду. Но ты, если сама надумаешь… В общем, не пропадай!

Вроде бы инцидент исчерпан. А осадок, как говорится, остался.

Были хорошие приятельские отношения — и все, нету! Теперь, даже когда нужно что, двадцать раз подумаю, прежде чем Игорю позвонить, попросить.

С другой стороны, где-то в глубине моего коварного женского существа внимание этого мужчины мне приятно. Более того, оно меня даже в какой-то мере… бодрит… чтобы не сказать «возбуждает».

Если бы не мои высокие моральные принципы, поддалась бы я на его уговоры? — спросила меня хитрая Вера.

Нет. Разумеется, нет. Нет у меня никаких высоких моральных принципов. Просто я так не хочу. И не хочу Игоря. После всего, что он наговорил сегодня, я больше не могу его уважать. Откуда ж тут взяться желанию?

В этих отношениях я не вру, а горькая правда состоит в том, что для любви мне не достаточно возбуждения. Я могу любить только того, кого уважаю, и только до тех пор, пока уважаю. Это не теория — это практика.

Когда я изложила все это Верке, та неожиданно для меня удивилась: кто говорит о любви?!