Дамы и господа - Людмила Третьякова

Лишь прижав к себе Ваню, Варвара Петровна смогла осознать, что могло случиться. Ей сделалось дурно. Муж тут же подхватил ее и отнес в карету. Хорошо, что здесь оказался сопровождавший супругов их домашний доктор, совсем еще молодой человек, Андрей Евстафьевич Берс. В Берне пришлось задержаться. Варвара Петровна, ко­торая с ее никудышными нервами, вздрагивала, словно от оружейного залпа, от стука упавшей на пол вилки, никак не могла прийти в себя. Когда к ней, лежавшей в постели, по ее приказу приводили Ваню, она начинала безудержно рыдать и просила его увести. Через какое-то время все начиналось сначала. Только Париж, до которого наконец-то добрались путешественники, сгладил впечатление от ужасного проис­шествия.

В столице Франции — средоточии светской жизни Европы — жизнь бурлила ключом. Здесь Тургеневы пробыли полгода. Варвара Петровна без устали таскала мужа по музеям, театрам, выставкам. Все вызывало ее энтузиазм: и многочисленные концертные залы, где что ни вечер, то новая программа и новые исполнители, парки с прекрасными цветниками и красивыми вазонами. Она все просила доктора хотя бы сделать наброски этой прелести, чтобы в Спасском устроить нечто подобное. Пройдясь по книжным лавкам, они с мужем накупили книг, атласов, нот. С гордостью Варвара Петровна водила с собой пригожего Ванечку, бойко говорившего на французском, английском и немецком. Словом, впечатлений, и самых отрадных, было предостаточно.

Парижское многолюдство, разнообразие удовольствий произвели на Варвару Петровну такое впечатление, что возвращаться в орловскую глухомань уже не хотелось. Да и детей надо было пристроить учиться по-настоящему, основательно. Решив, что теперь они будут жить в Спасском только летом, Варвара Петровна купила за семьдесят тысяч рублей дом в Москве на Самотеке.

Муж, совершенно равнодушный ко всему, что касалось быта и хозяйства, тем не менее горячо взялся за образование сыновей. Поместив их сначала в пансион, он, выяснив, как там поставлено дело, остался недоволен, забрал детей оттуда и решил обучать дома. Учителей пригласили проверенных, опытных, дорогих. Сергей Николаевич, к вящему удоволь­ствию жены, нередко лично присутствовал на занятиях. Он задумал подготовить сыновей к поступлению в университет, а экзамены там были нешуточные.

…Участившиеся приступы болезни заставили Тургенева снова поехать за границу. «На консилиуме все здешние лучшие хирурги решительно положили предложить мне остаться с камнем, — сообщает он родственнику, — но я предпочел умереть от воспаления раны, чем замучиться от камня, и настоятельно требовал операции».

Несмотря на крайне плохое самочувствие, Тургенев исправно и помногу писал семье. Дети получали от него письма на родном языке. Он употреблял красочные народ­ные пословицы, а от них требовал «уметь хорошо не только на словах, но и на письме объясняться по-русски».

Сергей Николаевич был противником галломании даже в мелочах и, например, всегда звал среднего сына Ванечкой, а не Жаном, как Варвара Петровна.

Особое внимание он уделял воспитанию «нравственно­му, имеющему предметом образование сердца». Николай и Иван обязаны были писать ежедневные отчеты о том, как прошел день, какие знания были получены. Здесь же давали оценку своему поведению и поступкам.

Сергей Николаевич говорил детям о необходимости вос­питывать в себе терпение, твердый характер, волю. Человек обязан «иметь честные правила», заботиться о ближних и быть надежным товарищем и другом.

Читая письма Тургенева к детям, начинаешь сомневаться в его репутации человека холодного, сдержанного до край­ности. «Скажи Ване, моему любезному дружочку, что я им очень доволен, на будущей почте буду к нему писать», — сообщает он старшему сыну.

Через несколько дней, еще не оправившись после опе­рации, он писал родственнику, как беспокоят его слухи о холере в Москве и что горит нетерпением туда отправиться, так как «жена ничего не пишет».

Менее чем через месяц после операции Сергей Нико­лаевич, сопровождаемый доктором Берсом, уже в Москве.

Поскольку среди его родни и товарищей было немало дека­бристов, за ним установили секретное наблюдение.

Из донесения жандармского чина графу Бенкендорфу:

«…продолжая секретное наблюдение за полковником Сергеем Тургеневым… ныне получил я о сем сведения: что он, находясь теперь с семейством своим в Москве, жизнь ведет открытую, бывает всякий день в театре».

Далее следует перечень лиц, у которых Тургеневы «весьма частые» гости.

Итак, внешне Тургеневы живут вполне благополучно.

А между тем начинался последний акт в семейной драме Варвары Петровны.

* * *

Летом 1833 года Тургеневы из-за сложностей с опре­делением сыновей в высшие учебные заведения не поехали в Спасское, а сняли дачу близ Калужской заставы, тогда отдаленного, но очень зеленого, живописного места. На­против их дома находился роскошный Нескучный сад с его пышной растительностью, гротами, фонтанами, укромными беседками и дивным видом с кручи на Москву-реку.

Народу сюда наезжало пропасть. Все были знакомы меж собой, запросто ходили друг к другу в гости, веселились, играли в карты, танцевали.

Здесь, в семействе князей Шаховских, что оказались соседями Тургеневых, пятнадцатилетний Иван первый раз без памяти влюбился в молоденькую княжну Екатерину.

В «Мемориале», документе глубоко личном, который был предназначен Иваном Сергеевичем для себя и куда им заносились только очень памятные события жизни, под 1833 годом стоит краткая запись: «Новый год в Москве (Первая любовь) Кн[яжна] Шаховская <…> Житье на даче против Нескучного».

Более он ничего не написал о девушке, особой строкой вошедшей в биографию сразу двух Тургеневых — отца и сына, так что исследователям пришлось изрядно повозиться с горой документов, родословных росписей, адресных книг, прежде чем среди всех представительниц этого семейства, чрезвычайно разветвленного и многолюдного, удалось найти ту, что стала причиной семейной драмы.

Кто она, что собой представляла, почему вызвала так много разговоров после того, как Тургенев описал все, свя­занное с княжной Шаховской, в повести «Первая любовь»? Было что-то необычное в этой совсем юной девушке, такой прелестной, искренней, по описаниям Тургенева звенящей, как натянутая струна, и вызвавшей у критиков почти него­дующее чувство. Ее называли «не более, как кокетливою, в высшей степени капризной и далеко не нравственной личностью».

«Никто такой женщины никогда не встречал, да и не желал бы встретить», — писали в откликах на повесть. Во Франции же героиню тургеневской повести и вовсе уподобляли «даме с камелиями».

Надо отметить, что Тургенев в глубокой тайне держал истинное имя героини своего первого романа. В повести она зовется Зинаидой Засекиной, да и сама «Первая любовь» была опубликована писателем спустя десять лет после смерти матери. К тому времени писатель оставался единственным живым свидетелем среди всех вольных или невольных участников драмы. Это давало ему возможность свободно изложить события: он особо подчеркивал, что в «Первой любви» нет ни капли вымысла, а каждое действующее лицо списано с натуры.