Девушка с синей луны - Инна Бачинская

Монах положил мобильник на тумбочку у дивана. Он собирался рассказать Марине про историка Никиту, чей ник был Голиард и который тоже был убит, но не получилось…

…День был серым и туманным, тянуло дождем. Кресты и столбы кипарисов в тумане казались застывшими фигурами людей. Диана и Марина в черных шарфах на голове, рядом с ними знакомый Монаху и Добродееву насупленный Боря Крючков в кожаной куртке, с непокрытой, гладко выбритой головой и сизой небритой физиономией, друг покойного. Соседка Анюта и квартирная хозяйка Галина Андреевна в черном, промокают глаза носовыми платочками. Монах и Добродеев. Четыре небогатых венка, шелест черных лент, стандартная надпись: «Дорогому другу Леониду от друзей». Траурный марш, льющийся из небольшого магнитофона – нововведение. Скрежет лопат, неприятный запах, сырой запах земли. Пронзительный щебет какой-то пичужки и карканье ворон, рассевшихся на соседних могилах.

После печальной церемонии зашли в скромное кафе неподалеку. Мужчины выпили по рюмке водки, женщины по рюмке вина; помянули Леонида и разошлись.

– Девочки, вы с нами! – распорядился Добродеев. – Посидим у нашего друга Митрича, поговорим, перекусим.

– Я устала, – сказала Диана.

Выглядела она неважно: бледная, с синяками под глазами, ссутулившаяся. Марина поддерживала ее под руку. Добродеев рассматривал ее украдкой и спрашивал себя, возможно ли, что она, эта… эта эфемерная и хрупкая девушка, похожая на эльфа-переростка… способна ли она? И что она чувствует сейчас? Вину, страх? Сознает ли? Или провал в памяти?

– Мы ненадолго, – сказал Монах. – Помянем вашего друга, а как же. Традиция. А потом отвезем вас домой.

– Кто такой Митрич? – спросила Марина.

– Хозяин бара «Тутси», замечательный человек, наш старинный друг, – принялся объяснять Добродеев. – Он будет рад. Не отказывайтесь, Диана. Лучше с нами, чем одной дома.

– Диночка, соглашайся! – К Марине вернулась привычная живость. – Я готова съесть собаку! Или у вашего Митрича только выпивка?

– У нашего Митрича кроме выпивки еще «фирмовые Митрича» – абсолютно замечательные бутерброды с копченой колбасой и маринованным огурчиком! Ничего подобного, девушки, вы в своей жизни не пробовали. Отказов не принимаем. Можно еще отбивную «Гранд-Тутси» с жареной картошкой. Соглашайтесь!

Диана неуверенно кивнула…

Митрич встретил их как родных. Добродеев представил девушек. Митрич усадил компанию за столик и убежал. Возникла неловкая пауза. Никто не знал, что сказать.

– А здесь очень мило, – сказала Марина, рассматривая зал. – Никогда даже названия не слышала. Судя по встрече, вы здесь частые гости.

– Мы с Митричем учились в одном классе, – сказал Добродеев. – Лет двадцать не виделись и столкнулись совершенно случайно. Митрич – кликуха еще со школы.

– А какая у вас, Леша, была кликуха? – спросила Марина.

– У меня? – Добродеев задумался.

– Пионер, – подсказал Монах. – Сейчас тоже.

– Пионер? – Марина рассмеялась. – Вам подходит. Вы всюду первый, Леша.

У Добродеева были и другие клички, Лоботомик, например, за прыжки, вранье и оптимизм, о которых ухмыляющийся Монах умолчал.

– Вообще, клички, прозвища, ники – это страшно интересно, – продолжал Монах. – У моего друга детства, например, кличка Зажорик.

– И что это значит? Он много кушает?

– Нет. В детстве мы с ним гоняли на моторке и кричали рыбакам на берегу: «Не давай зажирать!» Тем более его зовут Жорик. Жорик-Зажорик.

– А у вас, Олег?

– Угадайте!

– Монах, – сказала Диана.

– Верно. А вчера мы наскочили на парня с кличкой Майкл Джексон.

– Он что, тоже поет?

– Нет, он скорее пишет письма. Вернее, отвечает. Коллега Леши, журналист.

– Я его знаю, – сказала Диана.

– Знаешь? – удивилась Марина. – Откуда?

– Это друг моего знакомого, у него была старинная машина, я тебе рассказывала.

– Преподаватель истории из нашего педа? Помню!

– Никита Косач? – включился Добродеев. – Машина «Мерседес-Бенц», довоенная, ее весь город знал. Я видел его раз или два, он заходил к Майклу.

– Что он за человек? Бабник? – спросила Марина.

– Бабник? Почему бабник?

– Ну как же! Исчез без всякого объяснения, без звонка, слова не сказал. Просто перестал звонить и отвечать на звонки. Диночка очень переживала. Несерьезный товарищ, не уважаю таких.

Добродеев и Монах переглянулись.

Появившийся Митрич прервал паузу. В руках у него была скромная бутылка «Moët & Chandon».

– От всего сердца! – сказал Митрич и поставил бутылку на стол.

Марина захлопала в ладоши и закричала:

– Обожаю шампанское!

Монах подумал, что Леонид и печальная церемония уже забыты начисто. Они остались в прошлом, которое стремительно удалялось. Или это они стремительно удалялись, а прошлое проваливалось в преисподнюю вместе с брачным аферистом, которому не пофартило. Добродеев меж тем уже сдирал фольгу с бутылки. Марина подставила бокал. Монах встретился глазами с Дианой. Она смотрела на него в упор, и было что-то в ее взгляде, что заставило его почувствовать себя неуютно. Она словно спрашивала: «Что ты знаешь? Что ты задумал? Ты друг или враг?» Он вдруг почувствовал непреодолимое желание растереть руку, там, где синяки, ему показалось, он испытывает тупую ноющую боль. Черт, подумал он вдруг, не хочу! Пусть майор сам копается в этой грязи. Я пас. Я толстый, я пессимист, я не верю в человечество, у меня наконец сломана нога. Может, никогда не срастется, и гипс на всю оставшуюся жизнь. Буду таскать, как каторжник пушечное ядро. Я стар, я устал, я хочу лежать на своем большом диване, читать древних философов и плевать в потолок. Или с балкона. Надоели! И ключи пусть вернут. Жорик с Анжеликой и Лео Глюк-Добродеев. Хватит! Достали! Заботой, дурацким оптимизмом и прыжками, овсяной кашей и сайтами знакомств. Все. Хорош. Не хочу больше. Ничего. Врать, притворяться, выпытывать, совать нос во все дыры. Какая мне разница, кто? Пошли все вон! Мы, волхвы, над толпой.

– Олег, о чем вы задумались? – позвала Марина. – У вас такое лицо… что-нибудь случилось?

Монах вздрогнул и рассмеялся невольно. Они смотрели на него вопросительно.

– Когда в толпе ты встретишь человека, который наг, – продекламировал он, завывая, – чей лоб мрачней туманного Казбека, неровен шаг; кого власы подъяты в беспорядке; кто, вопия, всегда дрожит в нервическом припадке, – знай: это я!

Они смотрели, не понимая.

– Случайно вспомнилось, – сказал Монах. – Из Козьмы Пруткова. Вдруг почувствовал, что это про меня.