Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий - Александр Бушков

Бешенство распространяют в основном волки, собаки и лисы, но источником заразы могут оказаться и мыши, и прочие мелкие грызуны. В истории медицины зафиксирован даже случай нападения на человека бешеного воробья…

Конечно, с давних времен люди пытались с бешенством бороться самыми неподходящими методами времен младенчества медицины. Древнегреческие и римские врачи предлагали вырезать раны, посыпать их пеплом собаки, смазывать лошадиным пометом. Кто-то решил, что заболевший бешенством исцелится, съев диафрагму, покрывающую печень взбесившегося пса, но этот «метод», испробованный на больном, успеха не принес…

От бессильного отчаяния решили, что бешенством Бог карает людей, вселяя в них злого духа, и порой заболевших бешенством инквизиторы сжигали на кострах. В XVII веке стали применять так называемые «связки ключей святого Петра и Ульриха» (их и сейчас можно увидеть в музеях). Длинные железные стержни, снабженные железной бородкой. Бородку раскаляли докрасна, вставляли в раны несчастных и вращали, «открывая дверь злому духу». Пытались пускать кровь, надеясь, что вместе с ней уйдет и болезнь. Давали змеиный яд, стрихнин, синильную кислоту. Еще в начале XIX века (не где-нибудь, а в Центральной Европе) случалось, что заразившихся бешенством просто убивали, даже не пытаясь оказать помощь…

Потом медики (медленными-медленными шажками) стали продвигаться вперед, и появилась надежда, что жуткую болезнь можно будет одолеть…

Уже в 1804 году немецкий ученый Цинке, проведя опыты на собаках, неопровержимо доказал: «яд бешенства» содержится именно в слюне бешеного животного. И, чтобы заразиться, необязательно даже быть укушенным, достаточно слюны, попавшей в небольшую царапину или ссадину.

Вслед за Цинке другие исследователи внесли два немаловажных уточнения. Во-первых, не каждая порция слюны бешеного животного содержит «яд», а значит, не всякий укус ведет к заражению. Во-вторых, через шесть-семь дней слюна вполне здоровой на вид собаки уже содержит яд, так что укус окажется смертельным. И не обязательно укус – достаточно, чтобы собака ласково лизнула руку хозяина – и если на руке окажутся пусть крохотные ссадины или царапины…

Последнее, как легко догадаться, прибавило вполне обоснованных страхов. В самом деле, невозможно определить, здорова или больна игриво лизнувшая руку хозяина собака…

Правда, эти открытия, важные сами по себе, не могли дать ответ на главный вопрос: как лечить? И еще несколько десятилетий заразившиеся бешенством люди были обречены на мучительную смерть.

В начале 80-х годов XIX века проблемой предохранительных прививок от бешенства вплотную занялся Луи Пастер, к тому времени уже знаменитый химик и микробиолог, открывший средства борьбы с болезнями шелковичного червя, порчей вина и других жидкостей, подвергавшихся брожению, а кроме того, успешно работавший с прививками от сибирской язвы и куриной холеры.

Пастер сделал прямо-таки гениальную догадку: наблюдая за бешеными животными, он пришел к выводу, что возбудитель бешенства поражает центральную нервную систему, а значит, микроб бешенства (тогда еще, напоминаю, не были открыты вирусы, и Пастер считал возбудителя микробом) «гнездится» в нервных клетках мозга. Он неустанно экспериментировал, заражая бешенством собак, морских свинок, кроликов. Что вызвало во «всем Париже» самые нелепые пересуды (почему-то именно парижане большие на них мастера). Болтали, что Пастер собирается выпустить на улицы Парижа орды бешеных крыс, мышей и собак, что он, изволите ли видеть, изобрел какой-то новый способ распространения бешенства. Зачем Пастеру это понадобилось, никто, конечно, объяснить не мог, но в таких случаях болтуны рассуждают не головным, а спинным мозгом…

А вскоре Пастер нашел способ предохранения от бешенства, чем-то напоминавший метод Дженнера: мозг сдохшего от бешенства кролика сушился над кристаллами едкого калия. Высушенный, он уже не заражал бешенством, но теперь животные, которым вводили ослабленный возбудитель, становились полностью невосприимчивы к бешенству и без всякого вреда для здоровья переносили лошадиные дозы яда.

Пастер тут же опубликовал результаты своих опытов – и к нему хлынул поток писем о помощи. А шестого июня 1885 года в лабораторию Пастера буквально ворвалась обезумевшая от горя женщина с маленьким сыном на руках. Мальчик получил четырнадцать укусов бешеной собаки, и ему грозила неминуемая смерть…

Пастер решился. В этот исторический для медицины день случилась первая и единственная размолвка между Пастером и его учениками и ближайшими помощниками Ру и Шамберленом – они считали, что опыты на животных еще не закончены и вводить человеку вакцину из мозга кролика крайне рискованно.

Но Пастер рискнул – и мальчик остался жив. 26 октября 1885 года (еще один исторический день) Пастер прочитал в Парижской академии наук доклад «О способе предохранения развития бешенства у укушенных бешеными собаками». Буквально через несколько дней в одной из французских деревень подросток-пастушонок, защищая детей, был жестоко искусан бешеной собакой. Истекающего кровью, едва живого, его привезли в Париж к Пастеру. И вновь после прививки бешенство отступило!

Пресловутое общественное мнение (как частенько случается не только во Франции) моментально развернулось на сто восемьдесят градусов. Вместо прежних нелепых выдумок зазвучали всеобщие славословия. Весть о том, что нашлось средство борьбы с казавшейся неизлечимой болезнью, моментально разнеслась по Европе. К домику Пастера в Париже, где размещалась лаборатория, двинулись люди из разных стран, часто знавшие по-французски лишь одно слово «Пастер», а визой на границе им служили раны от волчьих и собачьих зубов.

Доклад Пастера был перепечатан по всей Европе. И очень быстро в Страсбурге, в одной из университетских библиотек, он попал в руки приезжему из России, молодому человеку двадцати шести лет.

Звали его Николай Федорович Гамалея. Родом из Одессы. Несмотря на молодость, он многого успел добиться: окончил Одесский университет, Петербургскую военно-медицинскую академию, где получил диплом «лекаря с отличием», и, вернувшись в родной город, стал работать в больнице. В Одессе он прослыл одним из самых образованных людей в городе: медик, естествоиспытатель, полиглот и биохимик. Чтобы совершенствоваться в знаниях, он еще со студенческих времен завел привычку на каникулы (а потом и в отпуск) ездить в Страсбург, слушать лекции светил немецкой медицины и практиковаться в биохимической лаборатории знаменитого Гоппе-Зейлера. Там он и увлекся новой, поначалу загадочной даже для многих медиков наукой – микробиологией, совсем недавно родившейся на свет трудами Пастера и Коха.

Одновременно где-то в отечественных высоких инстанциях родилась идея: неплохо было бы устроить в Одессе бактериологическую лабораторию (или бактериологическую станцию, как их тогда называли). Предполагалось, что она будет вести диагностику, а также заниматься научными исследованиями, связанными с туберкулезом, дифтеритом и холерой.

Городские власти выделили тысячу рублей – чего едва хватило на термостаты и микроскопы. Что до помещения, Гамалея сразу же предложил разместить лабораторию у него дома. Он жил холостяком в просторной и пустой квартире – был самым младшим, двенадцатым в семье, повзрослевшие братья и сестры давно разъехались. Места вполне хватало. Гамалея, правда, поставил одно-единственное условие: он отдает немаленькую квартиру под лабораторию, но ее директором непременно должен быть профессор Илья Ильич Мечников, у которого Гамалея слушал курс зоологии в Одесском университете. К тому времени Мечников уже разработал свою теорию фагоцитарного иммунитета, обнаружив в теле человека лейкоциты – особые клетки, которые уничтожают болезнетворные бактерии. (Как бывало не только в России, теорию Мечникова с большим интересом встретили в Европе, но вот дома к ней отношение наблюдалось какое-то несерьезное. Кстати, впоследствии именно за цикл работ по этой теме Мечников получит в 1908 году Нобелевскую премию.)