Молоко с кровью - Люко Дашвар

Встрепенулась. Оглянулась, собственную кухню словно впервые увидела.

– Да что это я? – Руку к намысту приложила. – Берегите мое счастье… – бусинкам вслух.

А мысли, как змеи, переплетаются, и уже не разобрать, что в голове происходит. «Похороним! – кричит что-то черное, как болото, нахально и презрительно. – Закопаем!» «Тю на вас! Сбережем! Сбережем!» – красные бусинки на черное надвигаются, рвется нитка, и уже каменные красные шары катятся в болото, да не тонут, становятся все больше, больше, и по тем каменным шарам маленькая Маруся карабкается, старается выбраться из черного болота, оглядывается, потому что хоть кто-нибудь должен помочь, а из тумана-киселя Орыся брови хмурит, прячет руки грубые, натруженные, словно стесняется, да не к Марусе, а к нитке разорванной с плачем. Мол, вот и снова нитка порвалась…

– Да что это я?! – встала Маруся. Стулья к столу приставила – порядок. За тарелки взялась…

– Ну что, румынка… Пришло, наверное, время повиниться…

Оглянулась – Лешка в дверях стоит. Лампочку, что в коридоре, заслонил – весь в тени. Мраком окутан. Холодный… Холодный, ни единой капли тепла от него не исходит. Даже глаза и те холодной ненавистью светятся.

– Перед Богом повинюсь. – Своим льдом на его холод.

– Так есть у меня для тебя новость. Я теперь твой бог! – Шаг к ней сделал, из тени вышел, видит Маруся – полено у Лешки в руках, а конец полена тряпкой обмотан.

– Вон зачем малого к бабе отвел, – обожгла глазами, спиной к нему стала и замерла.

Немец еще издали увидел, как лампа в Марусиной комнате моргнула, словно испугалась, и погасла, будто умерла. Степка поправил очки и оглянулся – никого. Дошел до голого сиреневого куста, по привычке закурил «Пегас», посмотрел на Марусино окно, а ветер вдруг как закрутит – словно толкает немца прочь от окна. Плечами пожал – что за ерунда? «Пройдусь до ставков, – решил. – Пусть ветер утихнет… Все равно окно закрыто».

Два шага сделал. «Ох я дурак! – выругал себя. – Зачем Маруся окно откроет, если сигаретного огонька под сиренью не увидит?! Морозяка ж… Замерзнет».

Немец вернулся под куст, снова глянул на окно – закрытое. Докурил, бросил окурок под куст и осторожно пошел к дырке в заборе.

– Да пусть уже… – шептал. – Может, утомилась или еще что… Конфету положу и пойду…

Снег скрипел под ногами, голая вишня под Марусиным окном тряслась. Степка стал под окном, вытащил из кармана конфету и положил на подоконник.

– Слышишь, Маруся… – прошептал в закрытое окно. – Уже положил сегодня тебе конфету, и вот снова… Прости… Пойду.

В темном окне промелькнула черная тень. Степка напрягся, поправил очки, всмотрелся в окно.

– Не спишь? – прошептал.

В ответ – ни звука, ни движения. Замерло все. Махнул головой, мол, да ладно, пойду, тревожить не буду… Шаг сделал и замер: за спиной с тихим скрипом отворилось оконце.

Степка обернулся и почему-то испугался. Да что это Маруся? Окно открыла и словно ушла куда-то. Тихо, черно… Снял очки, протер стекло… Снова на нос нацепил – никого у окна.

– Что-то не то… – испугался еще больше.

Ближе подошел, заглянул… У окна застыла неподвижная темная фигура, и в неуверенном лунном свете немец увидел главное – тяжелое красное коралловое намысто на шее.

– Маруся… – улыбнулся.

Темная фигура рванулась к окну, наклонилась к немцу, схватила за грудки и втянула в комнату. От неимоверной скорости этого рывка Степка инстинктивно зажмурил глаза, сердце в пятки. Кто-то сильный и недюжинный поставил его на ноги посреди Марусиной комнаты, тряхнул за грудки.

Немец открыл глаза и ужаснулся – перед ним стоял Лешка. Голый. В одних трусах и кирзовых сапогах. А на шее… намысто коралловое.

– Вот я… Твоя Маруся… – прошептал, а немцу – гром в уши.

Первая простая мысль, которая возникла в Степкиной голове, – Маруся мертва. Нет Маруси.

– Где она? – крикнул. Рванулся. Лешка едва удержал. – Где она? – вцепился в Лешкину шею да так и повис на ней.

Лешка зверски зарычал, легко оторвал от себя Степку, одним ударом сбил с ног, упал на колени рядом и стал молотить кулаками, пока дыхание не перехватило. Зашатался, встал, схватил неподвижного немца за ворот фуфайки и потянул в кухню.

– Сейчас… Сейчас… – бормотал бешено. – Сейчас я вас и повенчаю…

Степкина голова билась о пол, очки слетели, еще когда Лешка втаскивал его в комнату, левый глаз заплыл, во рту – сукровица.

Лешка затянул немца в кухню, бросил на пол, и слепой Степка, как в тумане, видел только Лешкины ноги в обычных кирзовых сапогах. Вот один сапог оторвался от пола, будто намерился гол забить, и обрушился на Степку. Немец выставил руку, защищаясь, но сапог сначала сломал Степкину руку и только потом погрузился в его живот.

Немец харкнул кровью, но сознания не потерял. Он видел… Видел… Вот тяжелые кирзовые сапоги презрительно толкнули его, точно дохлятину, и исчезли. Немец поднял дрожащую от боли голову… Куда? Словно отвечая на немой Степкин вопрос, сапоги остановились, и немец увидел, как Лешка присел на корточки возле окровавленной Маруси.

– И это ты меня – меня! – променяла на это быдло?!

Очки – не нужны. И без очков немец видел – Маруся не отвечает мужу не потому, что прихоть у нее такая. И без очков видел, как страшно немая Маруся привалилась к стене, смотрит куда-то мимо Лешки и усмехается неподвижными окровавленными устами, словно мертвая. Около нее на полу валялось полено, бог знает зачем обмотанное большой окровавленной тряпкой.

Немец попытался опереться на руку, но сломанная рука болталась, как у глупой куклы. Он упал на пол, пополз в сторону, прижимая к груди сломанную руку, выскользнул из тяжелой фуфайки и, опираясь здоровой рукой на стену, поднялся на ноги.

Лешка оставил Марусю, обернулся к Степке.

– Что?! Готов венчаться? Это хорошо… Хорошо… – Поднял с пола полено и пошел на немца.

Степка не слышал Лешку. Он вытягивал шею и силился рассмотреть, жива ли еще Маруся. На миг ему показалось, что Маруся едва заметно вздрогнула, подняла глаза, и немец скорее почувствовал, чем увидел, ясную печаль, которая лилась из черных очей Марусиных.

Немец закричал. Да так дико и отчаянно, что Лешка на миг растерялся. Степка протаранил рыжей головой Лешкин живот, повалил его на пол, упал сверху, бил здоровой рукой и орал бешено:

– Пыль! Пыль! Ты – пыль по сравнению с ней! Ты – никто! Как ты посмел… Как ты посмел ее ударить, падла! Как ты посмел… Не забуду! До смерти не забуду! Закопаю, выродок проклятый…

Лешка заревел, отбросил немца и оглушил поленом.

– А-а, немец! Сопротивляешься! Не хочешь с Маруськой венчаться… А придется…

Лешка потянулся к своей шее, стянул с нее тяжелое коралловое намысто и наклонился к окровавленному немцу.