Лита - Александр Минчин

Вечером я даю ей пакет и говорю, чтобы она померила. Все сшито как будто на нее. У меня неплохой глазомер! Она спрашивает, за сколько это нужно продать. Я, поколебавшись, говорю: это тебе, сувениры. Я даже не хочу это называть подарками. Я не должен ей делать подарков…

Она в абсолютно экзальтированном состоянии — обхватывает мои плечи и зацеловывает мое лицо.

— Алешенька, спасибо, мой любимый!

Лита не хотела брать ни копейки из заработанных денег. Единственный раз не слушаясь, даже не боясь моего гнева. Категорически отказывалась. Требовала, чтобы все деньги были у меня, так как без меня не было бы вообще ничего. И чтобы я распоряжался ими, как хотел. И тратил на что угодно. Но главное — чтобы не морил себя голодом. Папа давал на обед рубль, который я не тратил, а экономил, чтобы пойти с ней в кино. Или еще куда-нибудь.

Теперь мы питались, мы обедали только в ресторанах, часто в «Национале», «Белграде» или «Пекине». Ходили в театры, на эстраду. Ездили только в такси (я сломался). Я пил дорогие коктейли, шампань-коблер, а она апельсиновый сок, сок манго — в баре, в гостинице «Россия», где барменша оставляла специально для меня сигареты «Мальборо».

Часто я брал стоящую без дела машину Марека и подъезжал с ней на Неглинную или к Пассажу на Петровке. Сумки и вещи были в багажнике, она брала две-три с собой и возвращалась, продав, взять еще. Так было меньше риска. И я чувствовал, что, чуть что, смогу выручить ее. Или выдернуть из плохой ситуации. Ей было категорически запрещено продавать мужчинам. Только девушкам, так что риск был никакой, в этом смысле.

Она заканчивала все за час или полтора. Садилась рядом, поджимала ноги и говорила:

— Алешенька, повези меня в такой ресторан, чтобы нас вкусно накормили. Как никогда.

И с замиранием слушала, как я вслух рассуждаю, выбирая-предлагая рестораны и их коронные блюда.

Она была одета с ног до головы. У нее была лучшая косметика. Во многих ресторанах знали, что мы приехали на обед и уедем до того, как начнется музыка или всеобщий бардак. Когда, «напившись», все лезут на всех. Я давал хорошие чаевые метрдотелям, и для нас всегда сервировали стол у окна в углу. Зал мог видеть только ее спину.

Мы заказывали самые изысканные кушанья и салаты. Она была почти безразлична к еде, ей нравился сам процесс: как я заказываю, меня слушаются, ухаживают за ней, предлагают необыкновенные десерты, которых нет в меню.

Она поражала злачные места своей одеждой и фигурой. Видавших, казалось, всех и вся, абсолютных красавиц и повелительниц Москвы. Но таких они не видели. Она была уникальна.

На курсе поражались ее одежде, количеству платьев и кофт, которые она носила. Хотя я заставлял ее «наряжаться» в институт «скромно». И она старалась. Но самое «скромное» — когда это итальянское или французское — выглядело впечатляющим и броским. А Ирка говорила:

— Интересно, кто это так разодевает Литку?! Я бы полжизни отдала, чтобы узнать.

Наконец-таки я снял «ношу» с души, пригласив Марека с Вивьен в дорогой загородный ресторан «Архангельское».

Пятого октября был день рождения Литы. Она хотела встречать его только со мной. Но я уговорил ее, что должен быть праздник. Вивьен надарила ей кучу диоровской и ланкомовской косметики, которая ей очень нравилась. Я надел ей на шею жемчужное колье, извлеченное из черной бархатной продолговатой коробки.

Она была потрясена, схватила и начала целовать мою руку, в накрашенных глазах появились и выступили слезы.

Марек подарил ей шелковый изящный платок «от Шанель».

Мы заказали вазы разной икры, осетрины, крабов, семги, запеченную на вертеле оленину, медвежатину и какую-то не пробованную дичь. Фазан, то ли куропатки. Мы привезли свои вина, водку и шампанское. И устроили пир! Мы гуляли до пяти утра, единственные в усадьбе. Марек купил цыганский оркестр, игравший только для нас, по нашим заказам. Вивьен обожала цыганщину. И я впервые танцевал с Литой. Под восхищенный, заалевший взгляд Вивьен. Лита прекрасно выглядела в обтягивающем белом тонкой вязки платье фирмы «Диор».

Марек отвез нас к себе, дав ключи от квартиры.

Казалось, мы прошли опасный поворот. И с этими вечерними развлечениями я перестал думать и ломать себе мозги: о мести, суде, наказании. Это все осталось, только ушло куда-то вглубь и затаилось, затихло, как лава под пеплом вулкана.

В пятницу я вернулся домой раньше, шел дождь, был ветер, и не хотелось никуда идти. Едва я переступил порог, как раздался звонок.

— Это говорит следователь Гондоренко. Вы Алексей…

— Это я.

— Хочу побеседовать с вами о деле, переданном мне для доследования. Тут много неясного, пропущенного, странного, и я думаю, беседа с вами восполнит кое-какие пробелы. Если вы не возражаете, так как я понимаю…

— Когда?

— Когда вам будет угодно. Чем скорее, тем лучше. Скажем, в понедельник в одиннадцать утра.

Он уже знал, что я учусь во второй половине. Если это можно было назвать учебой. Моя голова была забита… Литой и ее делом. Уголовным делом. Как говорят в просторечии, я общался с девушкой, которая являлась причиной и была замешана в уголовном деле. Как мило. Говорят в народе.

Следователь назвал комнату и попрощался. Не успел я повесить трубку, как в дверь позвонил папа.

— Гулящая душа! Блудный сын вернулся. Уверен, что пропадал в четырех стенах института, грыз гранит науки, а не…

— Пап, пощади хоть сегодня.

— А почему сегодня особый день и я не должен «пилить» тебя?! Ты что, куришь, Алексей?

— Нет, я не курю. Тебе показалось.

Зачем еще его расстраивать. Все это напоминало мне старый анекдот: молодая девушка лежит между двух мужчин, голая, курит, задумчиво выпуская дым в потолок, и говорит: «Бедная мама, знала бы она, что я курю!»

Я делал гораздо хуже, чем курил, — встречался с Литой.

В шесть вечера я ложусь спать и укрываюсь с головой пледом. Позже вечером звонит Лита, папа в балете, я беру трубку.

— А-алеша, я пишу для следователя конспект, посоветуй, что и как…

— Ты должна писать правду, одну только правду, патологическую, но правду.

— Саша говорит, что я должна все расписать так, чтобы не было никаких сомнений в их вине. Вплоть до того, что они затащили меня в машину и принудили ехать в ресторан. Уже тогда задумав…

— Ты должна писать правду. Только, как все было, досконально, а не приукрашивать!.. И преувеличивать.

— Хорошо, я напишу, как ты говоришь, только не волнуйся.

— Когда тебе к следователю?

— В понедельник, в час дня. Я должна все отдать.

— Странно, он вызвал нас в один день. Друг за другом, по очереди. Мне становится тревожно.