Древо Иуды - Арчибальд Кронин

В наступившей тишине он наблюдал, как она, потупив взор, убирает на поднос чайные принадлежности. Насколько он теперь мог судить, она была все-таки не абсолютной копией своей матери, как ему показалось в первые секунды эмоционального потрясения. У нее был тот же здоровый цвет лица, темно-карие глаза и короткий, чуть утолщенный нос, те же мягкие каштановые волосы, собранные в пучок на шее. Но выражение ее лица было другим, задумчивым, почти сдержанным, рот — шире, полнее, с более чувственным изгибом, а в том, как она сжимала губы, он увидел признак того, что ей не так свойственна веселость. Была в ней определенная отчужденность, которая ему понравилась, — некая отстраненность. Улыбалась она редко, а когда все-таки это происходило, то ему казалось, что более милой улыбки он никогда не видел. Но больше всего его поразил ее трогательный вид молодости. Мэри была крепкой милашкой с округлым бюстом и хорошо обозначенными бедрами. Эта девушка была стройнее, с почти неразвитым телом — такая незрелость контрастировала с ее серьезным видом и пробуждала в Мори потребность стать для нее защитой. Он никоим образом не хотел нанести обиду мертвым, когда пришел к выводу, что это милое дитя, так похожее на свою мать, обладало большей глубиной и, возможно, гораздо большей способностью к чувствам… Тут он пришел в себя. Ее легкое смущение, перемена в поведении, хотя она пыталась это скрыть, заставили его внезапно вспомнить слова Фодерингея, священника, который сообщил ему, что медпункт начинает работу в пять. Взглянув на часы, он увидел, что уже десять минут шестого, и быстро поднялся.

— Моя дорогая Кэти, я вас задерживаю, — извинился он. — Отрываю от ваших пациентов.

— Они не будут против подождать несколько минут, ведь не каждый день я принимаю гостей.

— Тогда позвольте мне сказать в двух словах, какую радость мне доставило… знакомство с вами. Надеюсь, эта счастливая встреча будет первой из многих, вы же понимаете, что я должен отплатить с лихвой за доброту вашего семейства.

Когда она проводила его до дверей, он прошел к своей машине и вернулся в гостиницу, взволнованно перебирая в памяти события этого удивительного, незабываемого дня. Печаль смешалась у него с каким-то радостным возбуждением. Он приехал, движимый самыми высокими мотивами, а вместо стареющей женщины, которая могла бы встретить его с упреками, даже со злобой, остаться безучастной к его предложению посодействовать ему исправить ошибки молодости, он нашел бедную трудолюбивую девушку, так нуждающуюся в его помощи, — и она ее обязательно получит. Он переживал потерю матери, это действительно был для него удар, поразивший в самое сердце. Но нашел утешение в этом милом дитя, которое могло бы, если бы не сложившиеся обстоятельства, быть его родной дочерью, и теперь именно ей, в искупление прошлого, достанется все его доброе влияние, мудрое и полезное, в общем, отцовское. Вот уж действительно, пути Господни неисповедимы, и не человеку о них судить.

В тот же вечер после ужина он договорился с хозяйкой, чтобы она предоставила ему гостиную. По счастливой случайности такая комната как раз примыкала к его спальне — большое удобное помещение с красивым камином, который, как заверила его мисс Кармайкл со знанием дела, «хорошо тянул». Уладив этот вопрос, он сделал междугородний звонок в Швейцарию, к себе на виллу.

Трубку снял Артуро и до смешного обрадовался, услышав голос хозяина. Мори распорядился, чтобы тот выслал ему клюшки для гольфа и кое-какую одежду авиафрахтом из Цюриха. Что касается почты, то слуге предстояло самому решить, какие из писем важные, и переслать их в Шотландию. Новости есть? Все идет хорошо, отвечал Артуро, погода отличная, они собрали все сливы, и Елена наварила десять кило джема, один из детей начальника причала болел, но сейчас уже поправился, и дважды звонила мадам фон Альтисхофер, интересовалась его адресом: что ей сообщить? Мори хоть и был ей благодарен за беспокойство, но, подумав минуту, ответил, что сам напишет мадам.

Однако позже, готовясь спать, он вдруг ощутил в себе перемену настроения. Он перебирал многочисленные события того дня, когда его неожиданно накрыла холодная волна самоосуждения. Как быстро он нашел утешение в перспективе осыпать Кэти своими благодеяниями. Как это дурно — забыть дорогую Мэри, принять дочь и стереть из памяти мать, лишь на секунду опечалившись. «Стареющая женщина, которая могла бы встретить его со злобой» — неужели он так думал о ней всего час спустя после того, как побывал на ее одинокой могиле? Никогда, никогда она не встретила бы его с другим чувством, кроме прощения и любви. Стоя в шелковой, украшенной монограммой пижаме, одной из тех, что специально были сшиты на заказ Груенманном в Вене, он воздел глаза к потолку и поклялся завтра с утра все исправить. Эта мысль его успокоила.

На следующий день, верный своей клятве, он узнал у мисс Кармайкл название лучшего цветочного магазина в Эдинбурге и сделал по телефону заказ. Вскоре с особой доставкой прибыл огромный великолепный венок из белых лилий. Он отнес его лично на кладбище и почтительно установил под кельтским крестом. После чего с легкой душой отправился побродить, размахивая тросточкой, в сторону моря, где осмотрел поле для гольфа, глубоко вдыхая бодрящий воздух. Подавив желание, он даже близко не подошел к Маркинчу, мудро рассудив, что кем бы ни была для него Кэти, он для нее по-прежнему оставался, в общем-то, незнакомцем. Затем наступило воскресенье, и тогда он надел темный костюм, строгий галстук, уточнил у бесценной мисс Кармайкл начало утренней службы и направился в деревенскую церковь.

Он сразу даже и не вспомнил, когда в последний раз посещал церковную службу. По воскресеньям в Америке он играл в гольф с Бертом Холбруком, проводил типичные выходные обеспеченных людей в местном загородном клубе, несуразно названном «Горелая лепешка». Там собирались в основном руководители нью-йоркских компаний, которые демонстрировали замечательную спортивную моду, начиная от бледно-зеленых шорт и заканчивая алыми шотландскими беретами, — дружелюбная, приятная компания. Но Мори никогда не чувствовал себя там как дома. Просто по своему складу он не мог легко предаваться бурному веселью в исключительно мужской компании, да к тому же ему казалось, что все они в курсе его злосчастных личных обстоятельств, а потому испытывают к нему жалость. Тем не менее поле там было хорошим, и ему нравилась игра, в которой он вскоре преуспел. Если же воскресенье оказывалось слишком дождливым для гольфа, он обычно уходил к себе в заводскую лабораторию. В одно такое дождливое и удачное воскресенье он случайно вывел формулу — ни больше, ни меньше — новых духов, которые Берт, обладавший безошибочным чутьем на коммерческие названия, тут же окрестил «Пасхальный парад». Они выпускались как побочная линия и принесли фирме немалый доход. Так что, должно быть, прошло лет пятнадцать с тех пор, как в ту пятницу, когда Дорис наконец признали невменяемой и увезли в клинику Виленского на Яблоневую ферму, он потихоньку прокрался на задний ряд церкви Святого Томаса на Пятой авеню. По дороге в университетский клуб, который располагался по соседству, он случайно прочел объявление: «Открыта целый день для молитвы и медитации». На душе было очень скверно, он сам себя ощущал чуть ли не психом, поэтому решил зайти — вдруг поможет. Не помогло: хотя он пробрался на задний ряд, украдкой поглядывая на тускло освещенный алтарь, и даже проронил несколько скупых слезинок — при случае он умел пустить слезу, — церковь он покинул, не чувствуя ни малейшего облегчения или улучшения, что вынудило его вернуться к первоначальному плану: турецкие бани в клубе.