Проклятие Ильича - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Народ в Гольево тихо охреневал. А к вечеру, когда гости отбыли, стал охреневать и громко. Вообще, шла уборочная, и по постановлению обкома был объявлен в Московской области сухой закон. Продавать в сельских магазинах спиртное, даже пиво до окончания уборочной запрещалось. А теперь ещё и всех самогонщиков под статью подвели и запасы зелья уничтожили. А ведь у народа и дни рождения, и свадьбы, и даже рождение детей. А похороны, что теперь — и хоронить, не помянув?
И зачинщик всех этих катаклизмов локальных Костик Квасин не пошёл и на вечернюю тренировку, впрочем, её и не было. Тренера Снегирёва Ивана Николаевича как коммуниста подключили к участковым на усиление, обыскивать сараи сельчан в поисках браги и самогонных аппаратов.
Костик из окон гостиницы прибытие милиции и прочих слуг народа наблюдал. Что проклятые им аборигены живы, он не знал и потому сначала долго и старательно нервничал. Мерил шагам комнату, заводил тюремные привычки, читал где-то в книге, что это называется у сидельцев «тусоваться по продолу». Может и перепутал чего, но ноги сами пошли тусоваться. И через десяток минут правый бок чуть заныл. Пришлось отвыкать от свежеприобретённых тюремных привычек. Тогда, полежав немного, чтобы чем-то себя занять, Левин решил передать опус свой новый Седых. Москву на удивление и его, и тётки Дуси дали через минуту всего. Должны быть, и в узле связи про приезд всяких маленьких и больших шишек в «Завет Ильича» прознали и решили от греха не тянуть свою обычную резину.
Костик прочитал Анне Михайловне свою хрень и сидел в холле, слушал причитания вахтёрши, администраторши, костелянши и уборщицы в одном лице, когда красный телефон задребезжал длинным междугородним звонком.
— Костик, ты там грибов галлюциногенных не объелся? — похихикала трубка голосом Седых.
— Плохо?
Ну не писатель. Хотел как лучше.
— Я прочитал эту штуку Андрюше Деменьтьеву. Он крякал и кхекал минут пять. Даже хихикал. И сказал, что всё замечательно. И даже лучше — подвинули тебя со следующего номера на этот, верстается уже, но подвинули. Так что давай, собирайся и езжай в Москву, хочет Дементьев с тобой познакомиться и посмотреть в твои бесстыжие карие глаза. Завтра в двенадцать… Ты же там больной. Ладно. В десять часов будь у гостиницы своей, пришлю Волгу с Егорычем. Он тебя заберёт, потом ко мне, и вместе к Андрюше заедем. А то он тебя одного втравит в какую историю.
— Историю?
— Шучу. Как здоровье-то, поправляешься на деревенской пище?
— На диету посадили, котлет не дают, — пожаловался Костик.
— И правильно. Ты знаешь, что Пол Маккартни вегетарианец? Вот посидишь на щавеле месяцок и не только рассказы, но и, как он, стихи начнёшь писать с музыкой. Всё, выздоравливай. Сейчас испанцы приедут. Ты там книгу прочёл?
— Прочёл. Это нельзя печатать. Галиматья и не интересно.
— Коммунист написал в застенках…
— Лучше бы повесился.
— Кхм. Ладно, выздоравливай.
Событие пятьдесят пятое
На написание хорошего стихотворения требуется меньше времени, чем на объяснение, почему вы написали его плохо.
Легче написать трактат о правилах написания хорошего стихотворения, чем само стихотворение.
Дементьев — это ведь настоящая живая легенда. Сколько отличных песен написал. И выбрал время, чтобы с пацаном поговорить. И огорошил сразу:
— Я про законы Мерфи слышал. Про бутерброд. Оттуда дровишки?
Встал из-за заваленного бумагами стола и сначала обнялся с Вольфом Николаевичем Седых, а потом и двумя руками потряс руку Костику.
— Да, мысль как раз с бутерброда.
— И чёрт с ним. Тут же про другое у тебя и, в отличие от пессимиста этого американского, весело. А приписка — так просто замечательная. Уверен, письмами тебя завалят.
— Меня? — Левин себя слабо представлял, мешки с письмами разгребающим.
— Тебя. Будешь развивать тему.
— Андрей… — блин, даже не знает как отчество у апологета.
— Дмитриевич, — подсказал Седых. — Плохо ещё мы воспитываем нашу молодёжь, понимаешь, — голосом Этуша продолжил он, покачивая головой.
Посмеялись аксакалы.
— Андрей Дмитриевич, что значит «развивать тему»? — Костик бы стушевался, но Левину годков было побольше, чем корифеям.
— Во-первых, естественно, отвечать на письма читателей, раз сам копнул, а во-вторых, нужно придумать схожие законы на другие темы. Ну, например…
— А не замахнуться ли нам на… разгильдяйство на производстве. Очень, знаете ли, в тему было бы с решением партии, — предложил Седых.
Корифеи помолчали, попереглядывались, посмотрели оценивающе на новатора.
— Волеслав Николаевич, он же ни одного рабочего вживую не видел, чего уж говорить о таких глыбах, как прораб или мастер, — с сомнением огласил результаты осмотра Костика главный редактор журнала «Юность».
Как-то хитро так огласил. Да это он заманивает, аспид, понял Левин. Ну и чего⁈ Сами захотели. Придётся клюнуть.
— Это я-то не така, два бидона молока, сзади два окорока… Через неделю будут новые законы от Кости Квасина.
— А я говорил, что азартен. Весь в отца, — похлопал Костика по плечу Седых и подмигнул Дементьеву.
Ну точно — сговорились саксаулы.
— А мы проверим, — Дементьев сам дошёл до двери к секретарю и позвал: — Лидия Фёдоровна, сейчас юноша со взором… Да, со взором, но бледный, заявление напишет. Возьмём его штатным корреспондентом. Должен же человек на что-то жить, мешки таская.
А так можно? Левин даже рот открыл, чтобы отказаться. Работает дояром на полную ставку, на полную ставку корректором в «Прогрессе», ещё и Рыжов обещает учителем устроить в школу в Гольево, а теперь ещё и корреспондентом в «Юность». Как на это посмотрит… Чёрт его знает, кто этим занимается, в смысле контролирует? ОБХСС? Прокуратура? И вообще — есть ли ограничения на количество работ? Можно одновременно из четырёх мест в СССР зарплату получать? Нужно проконсультироваться. Где? Напрашивается очевидный ответ — в «Прогрессе» должно быть несколько юристов очень высокого класса, даже самого высокого в СССР. Им приходится иметь дело с иностранными писателями, то есть должны и иностранные законодательства знать. Вот только, если нельзя работать в СССР на четырёх работах сразу, то этот юрист и доложит, поняв, чего из-под него мажору надо. И хорошо, если доложит Седых, а если прямо в ОБХСС или другое ведомство, этим занимающееся, писульку отправит?
И не стал Владимир Ильич говорить Дементьеву и Седых ничего. Не посадят же в тюрьму, даже если и вскроется, и даже если это преступление. Молчат же оба сейчас, значит, одновременно корректором и корреспондентом работать можно. А дояр? Ну, там будет другая трудовая книжка. Кто вообще сможет корреспондента из «Юности» и дояра совместить? А учителем? Нужно просто не учителем, а руководителем кружка или секции по изучению языков уговорить обозвать его товарища Рыжова.
— Сфотографируйся и приноси Лидии Фёдоровне на днях фотографии. Получишь настоящее удостоверение, с которым можно будет и по предприятиям ходить, чтобы рабочих с прорабами узнать. Через неделю от тебя новых законов Кости Квасина не нужно. Нужно ровно через месяц. К следующему номеру журнала. Волеслав Николаевич, спасибо вам за знакомство. Ценный кадр, если не зазнается. До свидания. Сейчас должен Вознесенский подойти.
Уже. Они начали выходить из кабинета, и в приёмной столкнулись с ещё одним поэтом и Андреем. Андреем Вознесенским. С Вольфом Николаевичем и этот стал обниматься. Не простой всё же человек дядя Волеслав. И с Костиком поэт поздоровался, теперь руку мыть нельзя.
Событие пятьдесят шестое
Где нет закона, нет и преступления.
— Лошадью ходи, век воли не видать!
Все кино видели. Все юмористы.
Синекуры у товарища Левина не получилось. Этот Николай Петрович, этот нехороший человек, в смысле председатель колхоза «Завет Ильича» сбросил на Костика огромную батарею. С первого сентября заставил в школе вести кружки немецкого и английского языка. Не бесплатно, за деньги. Смешные, конечно. Целых тридцать пять рублей. С другой стороны, кормят бесплатно и за проживание в гостинице денег не берут, только за междугородние переговоры.