Московский лабиринт Минотавра - Наталья Солнцева

- А где отец? - вместо ответа спросила она.

- Спит. Прихворнул немного.

- Я поживу у вас денек.

- Конечно! Это же твой дом… - побледнела мать. - Живи сколько захочешь.

У нее на языке вертелись вопросы, которых она не посмела задать.

Они сели на кухне пить чай, разговаривать. Матери было в диковинку, что Феодора приехала не на час или два, как обычно; что она не молчит, погрузившись в свои мысли, не язвит по поводу отца и его любви к крепким напиткам.

- Грустная ты нынче, дочка, - подперев щеку рукой, вздохнула Рябова.

- Это пройдет.

Утром следующего дня Феодора позвонила свекру. Тот непритворно обрадовался, пригласил ее на прогулку по весеннему городу. Они исколесили центр, любовались с разных точек видами на Кремль, на его величественные, увенчанные золотыми шапками соборы, на остроконечные башни, на мутные воды реки, переброшенные с берега на берег каменные мосты.

- Хорошо-то как! - вдыхая сырой прохладный воздух, восхищался Петр Данилович. - А мы, русские, так и остались в душе язычниками. Молимся, воюем и любим с непонятной европейцам одержимостью, ожесточенным самопожертвованием. Христианство не смогло вытравить из нас духа диких кочевников, скифов. Как это все сочетается? Схима, аскетизм, ладанный дым, блистающие иконостасы, широта души, жажда простора, свободы, гусарская какая-то бесшабашность, фатализм и безрассудство. А? Что скажешь, любезная Феодора?

- Рядом с вами я чувствую себя женщиной, - неожиданно призналась она, засмеялась. - Незнакомое ощущение!

Господин Корнеев отвез ее в «Разгуляй» обедать. Затем Феодора позволила ему проводить себя домой, к родителям. У подъезда они попрощалась. Похолодало, на небо набежали тучи, дыхание белыми облачками слетало с губ. Корнеев поцеловал ей руку. Завитки волос на висках Феодоры, ее изогнутые брови показались ему умопомрачительно прекрасными.

Усмиряя бушующий в груди пожар, Петр Данилович пошел к машине. Он боролся с желанием оглянуться и все-таки не выдержал, повернул голову. Невестка почти скрылась за дверями парадного. Мелькнувший край ее светлого пальто заставил господина Корнеева содрогнуться. Такого он за собой не замечал ни в горячей молодости, ни в полнокровной зрелости. И ведь нет в Феодоре ничего особенного - расчетливая, прожженная интриганка, из корысти соблазнившая недалекого Владимира. Всего-то! А сердчишко стучит, как сумасшедшее, гоняет кровь по увядающим жилам, пробуждает желание, которое, казалось, почило навеки. Чертовщина…

- Вдруг это и есть любовь? - прошептал господин Корнеев, сидя в роскошном кожаном салоне своего автомобиля, стараясь унять горячечную дрожь. - Только любовь не судит, не рассуждает и не ставит условий. Только она отдается без оглядки, без мыслей о прошлом и будущем, не нуждаясь ни в каких дополнениях. Ибо она несет в себе все!

Он сидел, уставившись на дверь подъезда, которая закрылась за Феодорой, не в силах отвести взгляд. Он! Который уже перевернул последнюю страницу любовной повести своей жизни и поставил на этом точку. Оказывается, рано.

«Неужели я сподобился испытать на закате дней этот несравненный восторг, вдохновляющий поэтов? - подумал господин Корнеев. - Видно, он записан на скрижалях судьбы - моей и ее. С провидением не спорят, ему покоряются. Ради нашей встречи я выжил тогда, в горах! Все предопределено… О чем я думаю? - с ужасом оборвал себя Петр Данилович. - Ведь это жена моего родного, единственного сына! Как я смею? Сам дьявол не придумал бы лучшего поворота!»

Москва. Октябрь

Эдуард Проскуров перестал спать по ночам. Закрывай глаза, не закрывай - результат один и тот же. Почему такое происходит именно с ним? Может, сие есть кара господня за то, что он воевал, а значит, убивал? Или за торговлю оружием? Не богоугодное это дело - продавать игрушки, которые отнимают жизнь у тебе подобных. Но почему же тогда Бог позволяет вершиться несправедливости и злу? Почему не сотрет с лица земли страдания и боль, не усмирит агрессию в людских сердцах, не наполнит их любовью?

«Не по своему уму вопросы задаешь, солдат», - отвечал внутренний голос.

- Я больше не солдат! - возражал господин Проскуров. - Я торговец.

«Ха-ха-ха! - смеялся невидимый оппонент. - Забавный ты парень, Эдик! Отчего же не торгуешь коврами, например, или посудой? Не хлеб ты стал продавать, не лекарства, не одежду, не прочие атрибуты мирной жизни. На прилавках твоих магазинов лежат ножи, ружья, крючки и капканы. Какая разница, на кого идет охота - на людей или на братьев наших меньших?»

- Я свои грехи отмолил, - твердил бывший солдат.

«Не тебе это решать!» - эхом отозвался голос.

Проскуров уставал от ночных бдений, от бесконечного диалога с невидимым обвинителем, от страшных мыслей, где призраками стояли Нана и Олег. Не женись Эдик на грузинке, не подари он брату скоростную «Хонду» - как бы сложилась их жизнь?

Смирнов старается, ищет пропавшую жену бывшего сослуживца, расследует обстоятельства гибели Хованина, но добьется ли он успеха?

«Уверен ли я, что хочу знать правду? - спрашивал себя Проскуров. - Не надеюсь ли я втайне, что Славка не сможет установить истину?»

Эдуард рассказал сыщику не все. Зачем раскрывать семейные тайны? Делу они не помогут, а родне навредят. Не каждому приятно выставлять на обозрение кровоточащие язвы, пусть даже и в благих целях.

Сумочку Наны, обнаруженную под диваном в гостиной, Проскуров убрал с глаз подальше: она вызывала приступы страха и тоски. Каким образом эта личная вещь жены оказалась в квартире, выпотрошенная, как мертвая рыба? Эдик ломал себе голову в поисках ответа. Он гнал прочь ужасные мысли, неутешительные предположения. Гадать - не его ремесло.

Одинокие вечера в пустой квартире становились невыносимыми. Но идти тоже никуда не хотелось. Телевизор раздражал, книги валились из рук, водка не лезла в горло, как, впрочем, и еда. Днем Проскуров работал как заведенный, подчиняясь привычному ритму, а приходя домой, лежал, смотрел в потолок, боролся со своими мыслями.

Со Смирновым они договорились соблюдать «конспирацию», то есть открыто не встречаться и звонить друг другу только на мобильный. К домашнему телефону подсоединили записывающее устройство. Эдик в эту вынужденную меру не верил, считал ее бесполезной. Возражать, однако, не стал.

В этот вечер, похожий как две капли воды на прошлый, господин Проскуров в полнейшей прострации сидел в кресле, запрокинув голову, закрыв глаза и стараясь не втягиваться в воспоминания. Зазвонил телефон. Эдик обрадовался - есть повод отвлечься от гнетущих размышлений.

Он взял трубку. От услышанного мурашки побежали по крепкой, тренированной спине бывшего спецназовца.

- Что, бодрствуешь? - отрывисто произнес неопределенный свистящий голос. - Потерял сон? Ты же теперь почти вдовец.