Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд

Надо ли говорить, что достижение местной автономии перед лицом государственной власти и ее противодействия – это амбициозное и рискованное дело для любого социального движения, даже если некоторые полагают, что принцип сапатистов «занимайся своими собственными делами» только подтверждает неолиберальные догмы мексиканского государства, предполагающие отказ от обязательств по социальному воспроизводству, призывающих к индивидуальной ответственности и самодостаточности (хотя это требование самодостаточности редко распространяется на капитал). Однако другие на это возражают: «Автономия сапатистов представляет собой кроме того критику и потенциально дестабилизирующий фактор этих [неолиберальных] условий». Начнем с того, что сапатисты взяли под контроль значительную часть Южной Мексики, приведя тем самым в замешательство федеральное правительство; помимо этого, они установили самоуправление в вопросах повседневной жизни, привлекая к нему людей ради противодействия политической пассивности и несамостоятельности, организовали собственную экономическую систему производства и распределения ресурсов и стали в идеологическом и символическом аспекте одними из самых радикальных и заметных в мировом масштабе критиков неолиберализма.

Позитивная природа борьбы означает, что она никогда не прекращается, всегда приспосабливается к изменениям в ходе перманентной субверсии. Вот как об этом говорит один из солдат сапатистской армии:

Другой добавляет: «Раньше решения принимало правительство. Оно не советовалось с нами, просто ставило в известность. А наше автономное управление не приказывает, а побуждает и поощряет».

Хотя очевидно, что сапатистская модель имеет свои ограничения (например, возможна ли подобная тактика и автономия в больших городах?) и изъяны («мы много работаем, а найти хорошие рынки сбыта для наших продуктов никак не можем»), modus operandi сапатистской политики все же поучителен. Потому что их внимание к понятию действия (позитивного) сочетается с критикой (отрицанием), требуя и борьбы за автономию (как позитивного действия), и разных форм сопротивления (негативности), которые поэтому становятся арьергардным маневрированием, необходимым для защиты данной автономии. Движение смещается от позитивного к негативному, по крайней мере на первых порах, от наступления и самоопределения к защите и сопротивлению. Критика выявляется в результате действия, вытекает из действия, а не из теории. Их действия были и остаются революционными действиями, выражаемыми в терминах позитивной и перманентной субверсии – как и действия полковника Буэндиа. Только в отличие от полковника Буэндиа сапатисты победили. При этом тот факт, что они в конечном счете боролись за свое освобождение, а не за абстрактные идеи и лозунги – которые политики в зависимости от обстановки могут выворачивать с лица наизнанку, – продолжает наполнять их пылким энтузиазмом.

Точно так же, как полковник Аурелиано Буэндиа всегда придумывал новые формы перманентной субверсии, лежа в своем гамаке в Макондо, представителям теплого течения в марксизме нужно делать это, лежа в своих гамаках (напомню, заключенные Stalag Luft III спали в гамаках, поскольку их кровати использовались как подпорки в туннелях, рывшихся для побега). Теплому течению в марксизме нужно приложить все усилия, чтобы обеспечить не только постоянную, но и позитивную субверсивность. Позитивная субверсия не есть некая диалектическая теория признания (à la Гегель), но онтология действия, действия наряду с критикой, автономии наряду с сопротивлением – порядок перечисления здесь важен. Как таковая субверсия становится перманентным условием действия. Она не является ни универсальной сущностью человека, ни сущностью, которая ведет человека; скорее, субверсия есть условие человеческого бытия в его поиске свободы, в его борьбе за самоутверждение, за «самораскрытие»: это условие, определяемое контекстуализированным действием, а не генерализированным отказом. Это условие, которое неким имплицитным образом является оптимистическим, ибо оно гласит, что люди могут действовать, что люди всегда вынуждены действовать, что в действии всегда есть надежда и что надежда всегда превалирует в любом акте субверсии.

Субверсия составляет мораль и действия и вовлеченности, политической вовлеченности. Кроме того, в значительной степени она прежде всего есть следствие индивидуальной субъективности, субъективности того или той, кто восстал. Но субверсия одновременно является актом интерсубъективности: действуя, вовлекаясь в мир посредством субверсии, люди и постигают себя и открывают других. А обнаружение других делает возможным преобразование субверсивной интенции в субверсивные действия и, что еще более важно, в субверсивные ситуации, ситуации, в которых действие есть нечто творческое, а не простая деструктивность, и, симметричным образом, воинствующий оптимизм не есть легкомыслие. В субверсивных ситуациях люди могут обрести коллективную чувственность и выработать понятие совместного, обнаружить, что они имеют общего и как могут превратить себя в магическую субверсивную силу.

Субверсивные действия магического марксизма являются, вне всякого сомнения, прогрессивными, а не реакционными действиями. Я говорю об этом потому, что Дэвид Харви не так давно критиковал разработанный в новой книге Хардта и Негри «Общее» концепт «жакерии», и его критика повлекла за собой новые комментарии. Согласно Хардту и Негри, жакерии были великими актами возмущения и субверсии, случившимися в Европе в XVI–XIX веках: массовые крестьянские мятежи и восстания рабочих, сопровождавшиеся беспорядками в городах и голодными бунтами. Хардт и Негри сравнивают эти события народной политической истории со своим описанием постмодернистского мира Империи и альтерглобализма[144]. Харви, однако, недоумевает: что, собственно, позволяет считать эти жакерии принадлежащими истории левой политики? «Являются ли все те стенающие правые, – спрашивает он, – кто яростно противодействует реформе здравоохранения в Соединенных Штатах, своеобразным примером чего-то вроде жакерии? Ведь они очевидно выворачиваются наизнанку, выражая беспредельную ярость против попытки капиталистического государства внедрить новые формы биополитики в принадлежащей ему части мира»[145]. Вопрос Харви справедлив, но возможный ответ будет таким: да, беснующиеся правые политики, яростно выступающие против существующей политической системы, действительно являются представителями жакерии, на самом деле совершают акт перманентной субверсии. К сожалению, не всегда просто разграничить форму политического восстания и сущность революционных действий, причем непросто как в левой, так и в правой политике. А различаются они, конечно, по своему содержанию, по той повестке, которую предлагают, по целям и результатам, к которым стремятся.