Песнь крови - Энтони Райан

– Но как же ты сделал тот нож, Баркус?

– До сих пор не знаю. Я помню, как ковал металл на наковальне, помню молот у себя в руке. Помню, как насаживал рукоятку. Но, хоть убей, не могу припомнить, чтобы я разжигал горн. Как будто, стоило мне взяться за работу, я потерял себя самого, словно я был всего лишь орудием, вроде молота… словно что-то иное работало моими руками.

Он потряс головой: это воспоминание явно его тревожило.

– После этого отец меня в кузню больше не пускал. Отвел меня к старому Калусу, коннозаводчику, сказал, что, уж как он ни бился со мной, а кузнеца из меня не выйдет. И обещал ему по пять медяков в месяц за то, чтобы он обучил меня своему ремеслу.

– Он пытался тебя защитить, – сказал Ваэлин.

– Да я знаю. Но для ребенка это все выглядело совсем иначе. Как будто… как будто он испугался того, что я сделал, и боится, как бы я его не опозорил. Я даже подумал, вдруг он мне завидует. Ну и я решил ему доказать, показать ему, на что я способен на самом деле. Я дождался, пока он уехал на летнюю ярмарку, торговать, и вернулся в кузню. Там и работать-то было особо не с чем, старые подковы да гвозди. Большую часть запасов отец увез с собой на ярмарку. Но я взял то, что он оставил, и сделал нечто… нечто особенное.

– И что же? – спросил Ваэлин, представляя себе могучие мечи и сверкающие топоры.

– Солнечный флюгер.

Ваэлин нахмурился.

– Это как?

– Ну, как обычный флюгер, только вместо направления ветра показывает на солнце. Где бы на небе оно ни находилось, ты всегда будешь знать, сколько времени, даже если небо в тучах. А когда солнце садится, он показывает на землю и следит за ним под землей. Я его еще и красивым сделал, с пламенем, вырывающимся из оси, и все такое.

Ваэлин мог только догадываться, сколько должна стоить такая штука и сколько шуму она могла наделать в деревне, где все боятся Тьмы.

– И что с ним стало?

– Не знаю. Наверно, отец его пустил в переплавку. Он возвращается с ярмарки, а я стою и показываю ему, что я сделал. Очень я был собой доволен. Он велел мне собираться. Мать была в гостях у тетки, так что ему не пришлось с ней объясняться. Вера знает, что он ей сказал, когда она вернулась и увидела, что меня нет. Мы три дня провели в дороге, потом сели на корабль до Варинсхолда и оттуда приехали сюда. Он какое-то время поговорил с аспектом и оставил меня у ворот. Сказал, что если я хоть кому-нибудь проболтаюсь, что я умею делать, меня точно убьют. Сказал, тут я буду в безопасности.

Он коротко хохотнул.

– Трудно поверить, что он думал, будто делает мне добро. Иногда я думаю, что он просто заблудился по дороге к Дому Пятого ордена.

Ваэлин отмахнулся от воспоминания о топоте копыт и, вспомнив историю Селлы, сказал:

– Он был прав, Баркус. Никому не рассказывай. Может, и мне-то рассказывать не стоило.

– А ты что, меня убить собираешься, что ли?

Ваэлин мрачно улыбнулся.

– Ну, по крайней мере, не сегодня.

Они стояли на стене в дружеском молчании и провожали взглядом баржу, пока она не миновала поворот и не скрылась из виду.

– А знаешь, он небось знает, – сказал Баркус. – Ну, мастер Джестин-то. Он небось нюхом чует, что я умею.

– Ну откуда же ему это знать?

– Да потому, что я и сам в нем чую то же самое.

На следующий день они впервые вышли на тренировку со своими новыми мечами. Ваэлину показалось, будто половина урока ушла на то, что их учили правильно привязывать меч за спиной, так, чтобы быстро выхватывать его через плечо.

– Туже, Низа! – Соллис резко дернул за поясной ремень Каэниса, тот охнул от боли. – Если эта штука разболтается в бою, ты об этом скоро узнаешь. Где тебе врагов убивать, если ты в собственной перевязи путаешься!

Потом они провели больше часа, обучаясь правильно выхватывать меч: плавным, стремительным движением. Это было куда труднее, чем казалось, если смотреть на мастера Соллиса. Надо было оттянуть большим пальцем кожаный ремешок, плотно удерживающий меч в ножнах, и вытащить меч, не зацепившись и не порезавшись. Их первые попытки выходили настолько неуклюжими, что Соллис заставил их дважды обежать вокруг всего поля на полной скорости. Непривычная тяжесть мечей делала их медлительными.

– Живей, Сорна! – подхлестнул Соллис спотыкающегося Ваэлина. – И ты, Сендаль, чего ноги волочишь?

Потом заставил их попробовать еще раз.

– Делайте это как следует! Чем быстрее меч окажется у вас в руке и вы будете готовы к бою, тем меньше вероятность, что какой-нибудь ублюдок выпустит вам кишки наружу.

После еще нескольких забегов и нескольких выволочек Соллис, наконец, решил, что у них начинает получаться. Почему-то сегодня от него больше всего доставалось Ваэлину и Норте: розга обрушивалась на них чаще, чем на всех прочих. Ваэлин подозревал, что это наказание за какую-нибудь забытую провинность. За Соллисом такое иногда водилось: он частенько припоминал былые проступки несколько недель или месяцев спустя.

Когда урок был окончен, он выстроил мальчишек и сделал объявление:

– Завтра вас, мелких засранцев, отпустят одних на летнюю ярмарку. Возможно, городские мальчишки примутся вас задирать, чтобы показать себя. Постарайтесь никого не убить. Местные девицы тоже могут вами заинтересоваться. Держитесь от них подальше. Сендаль, Сорна, вы никуда не идете. Я вам покажу, как отлынивать от дела!

Ваэлин, раздавленный разочарованием и несправедливостью, только беспомощно уставился на наставника. Норта же сумел выразить свои чувства в полной мере.

– Да вы что, издеваетесь, что ли? – вскричал он. – Остальные ничем не лучше нас. С чего это мы вдруг никуда не идем?

Позднее, когда Норта сидел на койке и нянчил разбитую и ноющую челюсть, гнев его ничуть не остыл.

– Этот ублюдок всегда ненавидел меня сильнее всех вас!

– Да он всех ненавидит, – возразил Баркус. – Вам с Ваэлином сегодня просто не повезло.

– Нет, это все из-за того, что мой отец – первый министр! Я в этом уверен.

– Раз уж твой папаша – такая важная шишка, отчего же он не может вытащить тебя из ордена? – осведомился Дентос. – Ну, раз тебе тут так не нравится?

– А я почем знаю?! – взорвался Норта. – Я ж его не просил отправлять меня в эту дыру! Я не просил, чтобы меня морозили, десять раз чуть не убили, лупцевали каждый день, я не просился жить в этой конуре с каким-то мужичьем…

Он умолк и съежился на своем топчане, зарывшись головой в подушку.

– Я думал, мне позволят уйти после испытания знанием, – сказал он, говоря больше сам с собой. Его голос был еле слышен. – Когда увидят, что у меня на душе. Но эта проклятущая баба сказала, что я пребываю там, где нужно для Веры! Я даже принялся врать напропалую, но меня все равно не отпустили. Этот жирный кабан, Хендрил, сказал, что Шестому ордену полезно иметь в своих рядах человека моего происхождения…