Миссия в Париже - Игорь Болгарин

Миронов не совсем улавливал, о чем говорит Кольцов. Ему только показалось, что говорит он не о саквояже и не о Париже, а о чем-то только ему одному понятном.

– До чего же вы мне нравитесь, товарищ Кольцов. У вас есть что-то от настоящего одессита. Тот же одесский юмор и та же одесская печаль! – и, немного помолчав, добавил: – Очень не хотелось бы в вас разочароваться.

– Не беспокойтесь, Юрий Александрович! Я не разочаровался в вас. Постараюсь отплатить вам той же монетой.

Уже было за полночь, когда они подняли с постели Фролова. Он жил пока, временно, совсем недалеко от банка, в небольшом уютном отеле на бульваре Мадалены. Банк находился на площади Согласия, и Фролов предпочитал ходить на работу пешком.

Жданова пока решили не будить. Саквояж положили посредине небольшой комнаты, точнее, кабинета Болотова, и каждый из них уже не один раз провел пальцами по рантам, чтобы убедиться, что в них что-то спрятано. Внешне ничего нельзя было разглядеть, но если жестко помассировать рант, под пальцами угадывались бугорки.

– Предлагайте, как лучше? Выпороть рант или разрезать? – спросил Фролов.

– А это, как в том анекдоте. Пришли к раввину муж и жена. Выдают дочку замуж. Просят у мудрого раввина совета: как одеть дочку на первую брачную ночь? В беленькую сорочечку с красной полоской, или в красную – с белой полоской, – стал рассказывать анекдот Болотов. При этом он рылся в ящиках своего письменного стола, извлек оттуда поначалу изящный перочинный нож, а затем ножницы.

– Какую-нибудь коробку! – тоном хирурга коротко подсказал Кольцов.

Они сейчас и в самом деле были похожи на бригаду врачей, готовящихся к сложной операции.

– Ну-ну, и что раввин? – напомнил Болотову Фролов.

– А что раввин! Сказал… ага, сказал, хоть выпорете вы ранты, хоть разрежете, а саквояж все равно придется выкинуть. Мудрый был раввин.

Фролов не сразу, но спустя короткое время расхохотался. Смеялся и Кольцов. Лишь Болотов, как и подобает хорошему рассказчику анекдотов, оставался серьезным.

Отсмеявшись, Фролов спросил:

– Ну, кто смелый?

– Давайте, я! – сказал Кольцов. – Я люто возненавидел этот саквояж. Кажется, ничто в жизни мне не доставило больших неприятностей и хлопот.

Кольцов взял со стола ножницы и попытался воткнуть их острые концы в кожу ранта. Но кожа была толстая, лосиная, и ножницам не поддавалась.

– Ножичком попробуй.

– Без сопливых.

– Надо сперва ножичком надрез сделать, и как по маслу пойдет.

Они священнодействовали. Но саквояж сопротивлялся. Он упрямо не хотел открывать свою тайну.

Наконец, Кольцов с трудом сделал ножичком надрез и, немного помучившись, выколопнул оттуда первый бриллиант. Показывая, Кольцов положил его на ладонь, он перекатывался на ней, рассыпая вокруг себя голубые искры.

– Стекло и стекло, – разглядывая бриллиант, пренебрежительно сказал Павел. – Ну что в нем такого необыкновенного?

– Цена, – коротко объяснил Болотов, и добавил: – Эта кроха стоит порядка тридцати тысяч франков.

– Это и удивляет. Одурело человечество. Порой из-за этих стекляшек войны начинаются. Или наоборот. Вот мы, к примеру. Вложим каждому большому французскому чиновнику по такому камешку в руку, а не сторгуемся – еще по одному: война и закончится. Так, что ли?

– Ну не так примитивно, – сказал Болотов.

– А как? Меня это давно интересует: как большим чиновникам, политикам взятки дают? Нет, серьезно. Что, пришел к нему на прием, отдал ему камешек и сказал: «Ты уж, браток, постарайся. Скажи в конгрессе или в парламенте про нас хорошие слова. Поддержи, словом!»

– Если огрублять, то приблизительно так и происходит. Беседуешь с таким чиновником раз, второй. Намекаешь: неплохо бы, дескать, если бы вы поддержали нас в том и в этом. Наблюдаешь, как реагирует. Когда понимаешь, что он уже созрел, говоришь волшебные слова. Ну что-то вроде: «Наша благодарность будет выше ваших ожиданий». Или что-то в таком роде.

– Это понятно. Ну а потом? Сам факт вручения взятки? Как купцы чиновникам? В конверте? Или щенками? – настойчиво допытывался Кольцов. – Или все же как-то хитрее, менее унизительно? Тут ведь оба находятся в унизительном положении: и тот, кто берет, и тот, кто дает.

– Бывает, и в конверте. Если определяешь, что с этим можно особо не церемониться, что этот за деньги мать родную продаст. Но чаще, все же, по-другому. Тут, Павел Андреевич, целая наука, выработанная веками. По большей части устраивается целый спектакль. Взятку камуфлируют под проигрыш в карты или в бильярд. Можно устроить так, чтобы нужный человек выиграл в лотерею. Человечество выработало десятки остроумных способов вручения взяток.

– У меня в молодости пару раз были такие случаи: надо было дать взятку – и не сумел. Постеснялся. Пожалуй, что даже и побоялся. Подумал, что мне деньги в лицо швырнут, – вступил в разговор Фролов. – А когда в Стамбуле стал работать, и сам брал, и другим давал, не моргнув глазом, безо всякой опаски. У турков с этим просто: «бакшиш».

– Во Франции сложнее, – сказал Болотов. – Тут иногда неделя или месяц проходит, пока нужный человек до взятки дозреет. Потом-то уже проще. Потом уже можно и не церемониться.

Разговаривая, Павел продолжал свою работу. Постепенно приладился, и теперь уже после взмаха ножом посылал в коробку еще один или пару бриллиантов.

– Семнадцать, восемнадцать, – разговаривая, Болотов не забывал считать извлеченные Кольцовым бриллианты.

– На боковушке саквояжа пошли крупнее, – заметил Кольцов. – Поглядите, этот чуть не с горошину.

– Увеличительное стекло бы! – высказал пожелание Фролов.

Болотов сходил в операционный зал банка и принес оттуда лупу десятикратного увеличения. Они, как дети, передавали ее из рук в руки и увлеченно рассматривали рассыпанные по дну коробки бриллианты.

– Я такие, как эти, только на картинках видел, – сказал Кольцов. – У матери кольцо было, на нем несколько бриллиантиков. Верите, нет, величиной с маковое зернышко. Может, чуть больше.

– Эти – коллекционные. Отборные. Очень дорогие, – пояснил Болотов. – Через мои руки их здесь много прошло. А такие не часто присылали. Чистой воды, как называют такие бриллианты ювелиры. Вот этот, к примеру, тысяч на триста франков потянет. А то и более.

Под утро, когда они уже почти заканчивали свою ювелирную, в прямом и переносном смысле, работу, дверь отворилась, и к ним в комнату бодро вошел Жданов.

– Что не спите, полуночники?

– А вы?

– Вам положено ночами спать. Сон – первейшее благо молодости. А бессонница – проклятие старости.

– Сто восемьдесят шесть, – громче обычного объявил Илья Кузьмич, принимая у Кольцова и опуская в коробку очередной бриллиант. И поняв, что не пробудил в Жданове любопытство, спросил: – Борис Иванович, скажите, вас можно чем-нибудь удивить?