Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био

Месяц спустя я увидел первые фотографии. Пас вынула их из вощеного бумажного конверта и протянула мне с пренебрежительной гримаской, заранее готовясь не поверить, если я назову их гениальными, или прийти в отчаяние, если не услышит от меня ожидаемых восторженных похвал.

– Это сильно, – сказал я.

Да, именно сильно. Потому что это была не простая красота. Это была особая красота, мощная, как удар под дых; она захватывала мозг и спускалась внутрь, и ты восхищался ею, потому что из нее фонтаном била жизнь, которой тебе предстояло насладиться.

– Правда? Ты серьезно говоришь?

Пас тут же оттаяла. Страх и радость в равной мере приводили ее в трепет. Она отнюдь не была ледышкой, и это чувствовалось сразу же, как только вы оказывались рядом с ней. Иногда она металась даже во сне, если ее что-то мучило, и тогда на ее висках выступали капли пота.

– Это очень сильно!

Она откинула прядь волос, закрывшую левый глаз. Обычно прищуренный, узкий, с острым, как кинжал, уголком, он сейчас доверчиво раскрылся и стал похож на миндалину. Ее упрямый подбородок улегся в ямку ладони. А улыбка, обнажившая белые зубы, могла кому угодно вскружить голову.

Новые работы Пас были просто сногсшибательны. Эффект разорвавшейся бомбы! Что же было на этих фотографиях? Если коротко, люди и шедевры. Великое противостояние смертного и бессмертного. Столкновение живой плоти и мрамора, одежды и наготы. Восторг перед увиденным, отвращение, медленное привыкание. Остановленное время. И еще лихорадочное возбуждение толпы. Длинные вереницы азиатских посетителей, извивающиеся, как новогодние драконы, между статуями XIX века. Школьники, бегающие мимо коров импрессионистов. Одинокая юная девушка, вытирающая слезу перед бронзовой разносчицей воды. Да-да, вытирающая слезу. Ибо на снимках Пас, этой «Дианы-охотницы фотографии» (так ее окрестила газета «Corriere della Sera»), любые мелочи выступали с волшебной четкостью. Словно она и впрямь была богиней, от которой ничто не могло укрыться. Взять, например, снимок с двумя уставшими дамами, которые присели отдохнуть, и третьей, внезапно вскочившей, чтобы рассмотреть «Золотые острова» Анри-Эдмона Кросса – мерцающий песок, солнце, танцующее на волнах. Какое воспоминание эта картина пробудила в ней? Я припомнил слова директора Лувра: не вы выбираете произведения искусства, это они выбирают вас. А вот группа школьников, разделившаяся на две компании. Мальчишки, не старше десяти лет, возбужденно прыгают, как блохи, перед «Охотой на тигров» Делакруа (глаз обезумевшей лошади, решительная поза всадника, красные плащи, рыжие звериные шкуры, окровавленные пасти, блеск стали). А девочки, онемевшие от робости и зависти, зачарованно любуются воздушными принцессами Гюстава Моро, с лунными камнями на пальцах, с бриллиантами в диадемах. Да, там еще есть и маленький мальчик. А вот сценка, которая мне особенно нравится: хорошенькие студенточки художественных школ, ужасно сосредоточенные, сидя прямо на полу, набрасывают на больших листах ватмана ниспадающие складками тоги и выпуклые мускулы мифологических воинов.

Сколько же таких сценок было на ее снимках! Их можно было разглядывать часами, почти слыша мысли персонажей, которые продолжали жить на пленке. Кто, например, этот человек, что смотрит на женщину старше его лет на двадцать? Бывший любовник? Или будущий? Может, бывший ученик? Или нашедшийся сын? Фотография не знала продолжения истории… Словом, я хочу сказать тебе, Эктор, что в это время твоя мать достигла вершины своего мастерства, нашла свой собственный взгляд на действительность – оригинальный, пронзительный, проницательный. Способный как ничей другой уловить и зафиксировать интерес к жизни и к искусству, который красота пробуждала в ленивых мозгах посетителей. Но я, конечно, толковал все по-своему. А там кто знает – может, для нее самой это был шаг в противоположную сторону, к разрыву с родом человеческим? Ибо, если хорошенько приглядеться, эта новая серия восславляла средствами фотографии царство статуй. Эстетическое царство, властвующее над временем. У многих посетителей музея были дряблые, поблекшие, багровые лица. А статуи, что белые, что черные, напротив, блистали победной упругостью своей гладкой мраморной плоти. Это производило сильное, трагическое впечатление. Ее работы ждал колоссальный успех.

– Когда я выставлю их у Тарика, ты уж, пожалуйста, не пиши обо мне, – предупредила она меня как-то вечером.

– Да я и не смогу, дорогая, – раз мы теперь вместе, меня сочтут пристрастным.

* * *

Я вообразил, что гладкая фактура мрамора возобладала над шероховатостью рыбьей чешуи. Она больше не заговаривала о твоем морском брате.

А потом я наткнулся на ту эсэмэску. Вообще, это полное идиотство – наткнуться на эсэмэску. Банально до тошноты. Особенно для такого человека, как я, никогда не желавшего опускаться до супружеского шпионажа. Мы с ней давно договорились: если один из нас переспит с кем-то на стороне, это вполне допустимый, невинный грех, касающийся только плотской стороны дела, и не нужно оповещать об этом другого.

Пас добавила:

– Я ничего не хочу знать. Иначе я выцарапаю тебе глаза и сразу же уйду. Причем выцарапаю не из ревности, а потому что я тебе не мамочка, которой можно делать патетические признания, и потому что люди, склонные к патетике, заслуживают наказания.

– Ну а я даже и этого не сделаю, у меня сил не хватит.

И тут же она спросила:

– Так ты мне изменяешь или нет?

Нет, я не изменял своей жене, но в этом не было моей заслуги. Просто я любил только ее. Другие женщины не вызывали у меня искушения, она одна соединяла в себе их всех. Перевоплощалась то в азиатку, то в африканку, то в русскую или сицилийку, иногда представала передо мной этаким эфирным созданием, но охотно скатывалась и в порнографию.

– А что, если один из нас влюбится? – как-то спросила она.

– Я предлагаю сразу же признаться. Это будет означать, что наша партия окончена. Свисток, игроки уходят в раздевалку, принимают душ, одеваются, укладывают вещи в сумку. Незачем устраивать торжественное собрание, чтобы разработать план спасения утопающих. В критический период это всегда заканчивается крушением.

Но Пас ответила – и ее слова чуть не вызвали у меня слезы:

– Может, все-таки попытаемся спастись?

И вот эта эсэмэска. Пас принимала теплую ванну с солью из Мертвого моря. Вдруг на журнальном столике тихо загудел ее «Блэкберри». Я невольно посмотрел на засветившийся экран. Короткое сообщение. На первый взгляд ничего страшного. Никаких «Мечтаю о тебе, мне тебя не хватает!» или «Я ласкаю себя, думая о тебе!». Нет, действительно ничего страшного. Короткая фраза без глагола: «Ампулы Лоренцини». А сверху – имя отправителя, записанное в контактах Пас: «Марен».

Сперва я принял это за медицинский рецепт или за совет по обустройству световой установки в ее студии[142]. Но потом схватил свой смартфон, зашел в интернет и в несколько кликов отыскал в безбрежном океане информации нужные данные: «„Ампулы Лоренцини“ – электросенсорный орган чувств, расположенный под кожным покровом на голове акулы и позволяющий ей безошибочно засекать под водой любое, самое слабое электрическое поле, сердцебиение или сокращение мышц возможной добычи».